Бортовой журнал 4
Шрифт:
Постскриптум: я прочитал все это жене, и она мне сказала: «Я знаю, что на это ответить!» – «Что?» – «Хуй!»
Еще про «72 метра»
Всем хочется, чтоб они остались живы. Это сумасшествие какое-то. Выходит тетка с просмотра фильма, видит меня, подходит и со слезами на глазах: «Они ведь останутся живы, правда?»
Ну что тут сказать? Тут обычно я говорю: «Правда».
Говорят, пол-Иркутска два дня гадало. Город разделился. А в Самаре все решили после долгих разговоров, что живы. Самара успокоилась. Теперь кипит Воронеж. Уже звонили. Все узнали Гаджиево, слезы на глазах.
Помню,
Помню, как Хотиненко рассказывал про это тогда, когда все деньги у Ястржембского просили.
То есть те, в отсеке, обманывали Черненко с самого начала, когда говорили ему, что «вылезешь, а там город и женщины». То есть они заранее знали, что там ничего нет. И Маковецкий так это и играл, достаточно посмотреть на его лицо. Города нет, и он рычит, плачет, но все равно идет.
Меня спрашивали: правильно ли то, что отдали единственный аппарат гражданскому человеку? Будет ли так в жизни? Я сказал, что правильно, что отдадут. Потому что он чужой, это не его жизнь, он тут лишний, он мешает. А вдруг он перед самым концом запаникует и смутит души других? Лучше отправить его, конечно, подальше. Вот его и отправили.
Это потом появился этот свет в окошках. Его добавили, чтоб не так все было грустно.
Странные дела. Когда вышел «К-19», то казалось, что это конец, что ничего похожего про подводников снять больше не удастся. А вот тебе, сняли.
Да, вот еще что, насчет того единственного аппарата, что был в рабочем состоянии. Когда Залотуха мне позвонил и сказал, что ему надо придумать так, чтоб аппарат остался один, я ему сказал, что это невозможно, уж очень много проверок, но Валера настаивал: «Саня, мне надо, чтоб один аппарат был исправен, подумай!» – и я обещал подумать. Потом я ему позвонил и нарисовал целую схему: в спешке выходим в море, у аппаратов вышел срок, их надо везти на проверку, берется ГАЗ-66, и мичман с двумя матросами едет их сдавать, а потом он же получать, мичман отвлекается, обед, получают матросы, им говорят: вот ваши аппараты, забирайте, водитель машины торопится, ему тоже на обед, и они проверяют только один аппарат – он с полными баллонами. Довольно фантастично, но такое бывает.
Спрашивали еще про яйца в первом. Это из жизни. Грузят продукты. Спешка. Завтра в море. Старпом говорит: «Яйца в первый!» – «А торпеды?» – это мичман-торпедист из первого. – «Я сказал: яйца в первый!» – так яйца попадают в первый. Это из жизни. Там вообще много из жизни.
Валера Залотуха, когда мы собрались после фильма, поднял тост за меня. Он сказал: «Там все придумал Саня!»
Это не так. Это сценарий Валерия Залотухи по мотивам Александра Покровского. Так я ему и сказал.
На «72 метра» деньги просили везде. Сначала везде просил Любимов, а потом загорелись Эрнст с М. и тоже везде просили. Даже в Кремле просили. Как-то позвонил Любимов и говорит: «Пойдешь в Кремль просить денег?» Я говорю: «Пойду, если надо!» «Надо! – говорит он. – Сейчас надо, чтоб все просили!»
Так я поехал в Москву просить денег в Кремль. Кроме меня поехали
Джаник – это имя. Он работает на Первом. Он приехал в туфлях на босу ногу, потому что было жарко, лето, и он забыл надеть носки.
Оказывается, ехать просить надо не в Кремль, а на площадь Ногина, у Ястржембского. Мы ехали с Джаником в машине и поэтому заблудились. Он решил, что надо в Кремль ехать, как и сказали, и все кружил – не знал, с какой стороны к Кремлю подобраться. Наконец он позвонил, и мы поехали в нужную сторону – к Ястржембскому.
Мы вошли – там уже все сидели и накачивали Ястржембского. Это был хор сирен сладкозвучных. Особенно старались: организация со старушками – она опрос-таки провела не меньше, чем на десять тыщ долларов, студия «ТРИ Т» – деньгами-то пахло; и Хотиненко, который как раз говорил о том, что в последних кадрах Черненко бежит с сопки на сопку. «Это гениально!» – закончил он, Ястржембский кивнул. Он был серьезен и вопросы задавал по существу. Оно и понятно, его склоняли к тому, что он должен радостно расстаться с деньгами, так что стоило во все вникнуть. И он вникнул. Потом он вышел, скорее всего, в туалет – куда еще можно посреди фразы выйти со словами «извините, я сейчас», а Джаник как раз закончил с расстройством по поводу ненадетых носков, а я как раз вздохнул, потому что до того дыхание таил.
Я как-то сразу увидел себя сидящим на такой небольшой тележке, которую чуть чего из угла выкатывают.
«А что нам скажет автор?» – спросил кто-то.
Видно, настало время выкатывать меня из угла. Кажется, я даже услышал скрип колес.
Все повернули ко мне головы.
Было несколько странно видеть людей, которые говорили моими словами, описывая ими мою же небольшую повесть, послужившую основой еще не написанного тогда сценария, но я им об этом не сказал.
Я сказал, что я сам себе кажусь небольшим памятником, который до того лет десять стоял в сторонке, а теперь всем срочно захотелось поставить меня на стол, отчего кругом и суета.
После этой моей тирады появился посвежевший Ястржембский. Нас познакомили. Мы пожали друг другу руки. Должен сказать, что разум в его глазах так и светился. Не уверен, что это напрямую связано с тем облегчением, которое он только что испытал. Чувствовалось, что он понимает происходящее.
После этого все разошлись.
Деньги на фильм дали».
«Здравствуйте, Александр Михайлович!
«Отчет» о фильме получил. Спасибо большое. Читаю. То смеюсь, то расстраиваюсь.
Буду читать дальше.
С уважением,
Вадим».
«А еще мне очень нравились фильмы Джеки Чана… ну, маленький был, можно ж понять.
Так вот, лет в 10 я ему написал большое письмо на английском языке, раскрашенное карандашами и пр. (Интернета тогда еще мы не знали). Написал и попросил маму отправить… в Гонконг.
И что интересно, письмо дошло и было возвращено в конверте киностудии Golden Harvest с пометкой: «Интереса не представляет, отослать назад». Не то чтобы очень расстроился, но огорчился слегка.