Бортовой журнал 6
Шрифт:
То была речь о коррупции.
Премьеры иногда возвращаются. Говорят, преступников тянет на место преступления.
Разъятие плоти хорошо только в том случае, ежели то плоть чиновника.
И не любознательности ради, а только лишь в поисках истины.
Я убежден, что истина скрывается от нас именно там.
Сердце мое окончательно установилось на своем месте, когда я услышал о том, какие меры принимаются для спасения России. Я давно убежден, что Россию надо спасать. И делать это надо постоянно с благородным выражением лица.
Ну что тут сказать? Мерзость, господа, мерзость.
– Как же это? Что это? Не прерывайте меня! Дайте же мне сообразить! Как это «У нас ничего нет своего?» – Так! – сказали мне, после чего что-то упало у меня в грудях.
За старинным зданием Военно-Морского музея на стрелке Васильевского острова показалось новое здание – настоящий архитектурный шедевр. Боюсь, что скоро весь Петербург будет выглядеть именно таким образом: за дворцами будет выситься стеклянно-плиточное нечто.
Немедленно хочется узнать фамилии всех тех, кто в этом деле участвовал.
И вообще, хочется знать: есть ли у нас в городе главный архитектор, и если он есть, его имя должно быть у всех на устах.
Можно, конечно, обладать невеликим художественным вкусом.
Можно, в конце концов, вообще не иметь никакого вкуса, но и в том и в другом случае это должно быть делом частным, личным.
Ну нет вкуса, не повезло, сочувствие хочется выразить.
Нет вкуса – считай, калека.
И все бы ничего, вот только этот калека навязывает свое убожество всему городу.
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный! – воскликнул как-то Александр свет Сергеевич.
А тут возвели памятник рукотворный. Не боятся ни памяти людской, ни вечности.
Бедный Петр Великий! Бедный Павел! Цари Николаи, цари Александры! Ох и ворочаются же они в своих гробах!
Есть такое очень мягкое определение пошлости: «Пошлость – это неправильно понятая ценность».
Что-то многовато ее, нынче. Тонет в ней город.
И такие вот «дивные» исполины обступят со всех сторон маленькие игрушечные дворцы.
Поднимутся к небесам страшные стекляшки, а все прекрасное омельчает, съежится, уйдет вниз.
И над ангелами, хранящими этот город, станут реять совсем иные ангелы.
«Меня редко удавалось провести фальшивыми звуками. Строгие позы и важные физиономии также не производят на меня ни малейшего давления.
Отсюда – судорожное очищение мною своей одежды прилюдно может означать только одно – мне лгут».
Монтень.
Моего слуха коснулось вот что: «Мы еще встанем!»
Никак не могу понять, почему мы все время ложимся?
Оттого и множатся они. Преданные.
И в кручине утешат, а уж в радости-то, в радости-то, Господи, в радости-то как они спляшут!
И сопельки утрут, ежели таковые от страха из носа выступят.
В России конституционное начало должно быть разлито везде. Куда ни кинься – а там начало.
Но если уж есть начало, то и конец должен быть, я полагаю.
Интересно, как выглядит конституционный конец?
Руководящая нить в нашей конституции – это веселая ее сторона.
Я не представляю себе иной конституции. Например, я не представляю себе угрюмой конституции, где что ни статья – то плач.
Все должно быть с твердость и достоинством.
Каждый день в течение по крайней мере десяти лет мы с самого утра пытаемся поправить наши дела. К обеду желание это только укрепляется посредством поглощения первого и второго. После обеда начинает казаться, что дела идут, в общем-то, не так уж и плохо, и до ужина только ворошим на столах бумаги, полагая, что на ужин ожидается холодная севрюжина.