Бостонцы
Шрифт:
– Мистер Бюррадж пытался намекать на любовь к тебе? – спросила, наконец, мисс Ченселлор без тени улыбки.
Верена сняла свою шляпку, чтобы поправить перо, и когда она вновь надела её на голову, то поднятые руки образовали рамку вокруг лица. Она сказала:
– Да, я думаю, это было ради любви.
Олив ожидала, что она расскажет больше, расскажет, как она вела себя с ним, как поставила его на место, заставила почувствовать, что этот вопрос был решён уже очень давно. Но, так как Верена не стала распространяться на эту тему, она не настаивала, сознавая, что в таких отношениях, как между ними, требуется уважать свободу каждой стороны. Она никогда не нарушала свободу Верены и, разумеется, не собиралась начинать делать это сейчас. Ей было интересно, собирается ли Генри Бюррадж начать всё сначала, и возможно ли, что его мать, приглашая их, действовала в его интересах. Лишь одно было хорошо – слушая его весь вечер, Верена не могла говорить с Бэзилом Рэнсомом. А мистер Бюррадж, сажая их в экипаж вчера, сказал, что теперь полностью обратился в их веру. Но Олив вновь одолевало чувство беспомощности и уныние, и она задавалась вопросом, почему Верена должна слушать кого-то ещё, кроме Олив Ченселлор. Когда она увидела, какой радостной её подруга вернулась с прогулки, то вспомнила, что единственное слабое место Верены она обозначила сама, когда они только начали жить вместе. Тогда она сказала: «Я скажу, в чём твоя проблема, – ты не ненавидишь мужчин как класс!» и Верена ответила на это: «Что ж, нет, я не ненавижу мужчин, когда они приятны!». Как будто концентрированная жестокость может быть приятной! Олив ненавидела их тем больше, чем приятней они были. Немного погодя, уже покончив с воспоминаниями, она заметила, говоря о Генри Бюррадже:
– Он не имеет права! Это недостойно, после всего, что он заставил тебя чувствовать тогда в Кембридже, когда он изводил и мучил тебя.
– О, я не показала ему, что я чувствую, – весело сказала Верена. – Я учусь притворяться, – добавила она тут же. – Думаю, тебе тоже приходится это делать. Я притворяюсь, что ничего не замечаю.
В этот момент прозвучал гонг, и две молодые женщины прикрыли уши, глядя друг на друга, – Верена с улыбкой, а Олив с выражением стоического терпения. Когда они вновь смогли разговаривать, последняя внезапно спросила:
– Как получилось, что миссис Бюррадж пригласила мистера Рэнсома на тот вечер? Он сказал Аделине, что никогда прежде её не видел.
– О, я попросила её отправить ему приглашение – после того, как она написала мне, чтобы поблагодарить, когда мы окончательно решили приехать. Она спросила меня в письме, есть ли у меня друзья в городе, которым я хотела бы отправить приглашения, и я упомянула мистера Рэнсома.
Верена сказала это не колеблясь ни секунды, и единственным признаком её смущения было то, что она поднялась со стула, таким образом уходя от внимательного взгляда Олив. Она легко справилась с замешательством, потому что была рада возможности сказать об этом. Она хотела быть как можно проще в отношениях с подругой, и, разумеется, это стало сложнее с тех пор, как она начала скрывать кое-что от неё. Она хотела по возможности скрывать как можно меньше и чувствовала, что исправляет свою вину, отвечая на вопрос Олив так быстро.
– Ты даже не сказала мне об этом, – тихо заметила мисс Ченселлор.
– Я не хотела этого делать. Я знаю, что он тебе не нравится, и подумала, что это причинит тебе боль. Но я хотела, чтобы он был там – хотела, чтобы он услышал это.
– Какое это имеет значение – зачем тебе беспокоиться о нём?
– О, потому что он так серьёзно настроен против нас!
– Откуда ты знаешь это, Верена?
В этот момент Верена заколебалась. В конце концов, не так-то просто оказалось скрывать как можно меньше. Похоже, что следует либо говорить всё, либо скрывать всё. Пока что она скрывала визит Бэзила Рэнсома в Монаднок плэйс за недомолвками и умолчаниями, и это был её единственный секрет. Она надеялась, что Олив не будет давить на неё своими расспросами. К тому же, теперь, когда её секрет оказался под угрозой, она почувствовала, что он стал ей очень дорог. Она мысленно взмолилась, чтобы Олив не давила на неё. Ведь было ужасно, просто невозможно пытаться защитить себя, прибегнув ко лжи. Тем не менее, она должна была что-то ответить, и то, что она воскликнула, гораздо быстрее, чем могло бы показаться читающему описанные мною размышления, похоже, было принято за правду:
– О, просто у него на лице всё написано! Он же вылитый реакционер!
Верена прошла к туалетному зеркалу, чтобы убедиться, что надела шляпку как следует, и Олив медленно поднялась, как человек, который совершенно не голоден.
– Пусть он реагирует, как пожелает – ради всего святого, забудь о нём! – таков был ответ мисс Ченселлор, и Верена чувствовала, что она сказала не всё, что хотела. Она надеялась, что та согласится пойти на ланч, поскольку сама была откровенно голодна. Она даже боялась, что у Олив появилась мысль, которую та боится высказать, опасаясь страшных последствий.
– В конце концов, Верена, ты же знаешь, что это не наша настоящая жизнь, – это не наша работа, – продолжила Олив.
– О, да, нет, конечно же, – сказала Верена, даже не пытаясь притворяться, что не знает, что имеет в виду Олив. Однако тут же спросила: – Ты имеешь в виду общение с мистером Бюрраджем?
– Не только это, – резко сказала Олив, глядя на неё. – Откуда ты узнала его адрес?
– Его адрес?
– Мистера Рэнсома – чтобы миссис Бюррадж могла пригласить его?
Мгновение они простояли глядя друг на друга.
– Он был в его письме.
После этих слов лицо Олив приобрело такое выражение, что её подруга тут же кинулась к ней и взяла за руку. Но тон оказался вовсе не таким, как ожидала Верена, когда Олив ответила с холодным удивлением:
– О, так вы переписываетесь! – сказала она с огромным усилием воли.
– Он написал мне один раз – я не говорила тебе, – ответила Верена с улыбкой. Она чувствовала, как странно тревожные глаза её подруги пытаются заглянуть глубоко в её душу. Ещё немного, и они достигнут самого дна. Что ж, пусть, она уже не так сильно переживает за свой секрет. Но Верена так и не узнала, что поняла Олив, так как она только сказала, что им пора идти вниз. Когда они спускались по лестнице, она взяла мисс Ченселлор за руку и почувствовала, что та дрожит.
Безусловно, в Нью-Йорке было много людей, заинтересованных в их движении, и Олив заранее запланировала визиты, которые заняли весь день. Все хотели встретиться с ними и дать возможность другим встретиться с ними. Главным местом, которое им нужно было посетить сегодня, оказался дом миссис Кроучер с Пятьдесят Шестой улицы, где было организовано неофициальное собрание группы сочувствующих, которые не могли простить ей, что она выступала вчера перед кругом, в который им не было доступа. Разумеется, эти люди сильно отличались от тех, к кому она обращалась у миссис Бюррадж, и Верена тяжело вздохнула про себя, подумав беспомощно, что в этом большом и сложном мире так много всего. От неё требовалось повторить речь, на этот раз для единомышленников. На что она ответила, что Олив сама занималась организацией, и что та речь должна была привлечь внимание людей, а друзья миссис Кроучер, как она надеялась, находятся на более высокой ступени. Она была очень осторожна, так как видела, что Олив сейчас стремится, как можно скорее покинуть город, и не хотела сказать ничего, что заставило бы их задержаться. Когда она почувствовала её дрожь, пока они спускались к ланчу, то с болью поняла, как подруга привязана к ней, и как сильно она будет страдать от малейших изменений. Первое, что Верена сказала, когда они отправились в экипаже наносить визиты, было то, что её переписка с мистером Рэнсомом, как назвала это подруга, состояла всего лишь из одного его письма. К тому же, очень короткого. Оно пришло ей чуть больше месяца назад. Олив знает, что она получает письма от джентльменов, и она не понимает, почему должна придавать такое большое значение этому посланию. Мисс Ченселлор сидела, откинувшись на подушки, неподвижная и очень мрачная, и следила за девушкой одними глазами.
– Ты сама придаёшь ему большое значение. Иначе ты сказала бы мне.
– Я знала, что тебе это не понравится – потому что тебе не нравится он.
– Я не думаю о нём, – сказала Олив. – Он ничего для меня не значит, – затем она неожиданно добавила: – Ты считаешь, что я избегаю того, что мне не нравится?
Верена не могла сказать, что так оно и есть, хотя не похоже, что со стороны Олив было правильно говорить, что она ничего не принимает близко к сердцу: то, как она лежала рядом с ней, бледная и слабая, как раненое животное, определённо доказывало обратное.
– Ты просто пугаешь меня, когда страдаешь так сильно, – ответила она немного погодя.
Мисс Ченселлор поначалу ничего не ответила на это, но вскоре сказала, с той же интонацией:
– Да, ты можешь заставить меня.
Верена взяла её за руку:
– Я никогда не сделаю этого, пока не пройду через это сама.
– Ты не создана для страданий – ты создана для удовольствия, – сказала Олив почти тем же тоном, каким когда-то говорила ей, что её проблема в том, что она не ненавидит мужчин как класс – тоном, говорившим, что противоположное поведение было намного более естественным и возможно более достойным. Возможно, так оно и есть, но Верена не могла найти себе оправдания. Она чувствовала это, глядя в окно экипажа на яркий, прекрасный город, где всё казалось таким огромным, где всё находилось в движении, магазины сияли роскошью, женщины одевались так необычно, и знала, что все эти вещи будоражат её любопытство и всё её существо.