Божественная сила
Шрифт:
— Возможно ли, что ты пришел сюда из-за моей дочери? — мягко спросил Таббер.
Может быть, это и было сказано мягко, но Эд Уандер едва усидел на стуле. Все инстинкты умоляли его вскочить. Вскочить и бежать прочь!
— О нет, — запротестовал он. — Ээ…
— Отец! — сказала Нефертити.
Эд не смотрел на нее. Он подозревал, что Нефертити Таббер приобрела кирпичный цвет — если уж она способна порозоветь при одном только виде мужчины. Эд, заикаясь, пробормотал:
— О нет. Нет. Я пришел по поводу телевидения и радио.
Иезекиль
— Как жаль. Поистине, путь Всеобщей Матери, путь в Элизиум освещается романтической любовью юных. И я боюсь, Нефертити из-за меня ведет такую жизнь, что утрачивает возможности встретить пилигримов ее собственного возраста. — Он вздохнул и сказал:
— Но что у тебя за дело, Эдвард, по поводу телевидения и радио? Ты ведь знаешь, что мне не нравится направление, которого придерживаются наши средства массовой информации в последние годы.
Тихая манера собеседника позволила Эду расхрабриться. Похоже, Таббер совсем не был зол на него за фиаско на станции в ту ночь.
— Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.
Таббер был озадачен.
— Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.
— Проклятие, — нетерпеливо сказал Эд. — Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!
Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:
— Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.
— И теперь в мире нет ни одной работающей теле— или радиостанции, — выложил Эд.
Таббер тупо посмотрел на них.
— Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?
— Сработало, а как же, — мрачно сказал Эд. — Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.
— Во ВСЕМ мире? — спросил Таббер в изумлении.
— Ах, отец, — запротестовала Нефертити. — Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?
Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:
— Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов — это совсем не…
— Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот-вот выскочат у тебя из головы, — сказала Нефертити.
— Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? — спросил Эд. — Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле— или радиостанции?
Таббер произнес в благоговейном ужасе:
— Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.
— Достойны-то достойны, — резко сказал Эд. — Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… — он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.
— Ты хочешь сказать… добрая душа… — с трудом произнес Таббер, — что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…
— Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, — резко сказал Эд.
Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:
— Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.
К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.
— Развлечений!
— Иезекиль, неужели ты не видишь? — сказал Эд. — Люди должны что-то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как-то убить время.
— Убить время! Убить время! — загремел Таббер. — Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!
— Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? — сказал Эд. — Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…
Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.
— Да? — громовым тоном вопросил он. — Отобрать у них радио и телевизор, и что они станут делать?
Эд старался вывернуться, но сила старика держала его в кулаке почти физически. Держала и требовала ответа. Он сказал:
— Ну, они обратятся к таким вещам, как кино.
— Неужели?
Эд Уандер измученно закрыл глаза.
Раздался чей-то незнакомый голос:
— Тебя ожидает свежая аудитория, добрая душа. Мы вывели предыдущую группу из палатки, и новая группа ждет, когда им явят слово.
Эд посмотрел вверх. Это был один из последователей Таббера, которого Эд видел перед входом в большую палатку.