Божественный глагол (Пушкин, Блок, Ахматова)
Шрифт:
Из этой записи следует, что факт возникновения «Пророка» и его текст никак не связаны с политической злобой дня, в частности, с казнью декабристов. Изложенная в ней история создания «Пророка» в корне противоречит канонизированным советской академической наукой легендам об этом шедевре пушкинской лирики, сложившимся на основании сбивчивых и порой весьма противоречивых сообщений нескольких престарелых современников Пушкина.
На самом деле, конечно, ни те свидетельства, ни это не могут служить окончательным аргументом в так и остающейся до сих пор неясной для нас творческой истории «Пророка»…
Именно на таких основаниях (сообщения современников не могут служить окончательным аргументом) и следует рассматривать те страницы «Записок», которые представляют несомненный интерес для исследователей биографии и творчества
Относительно же достоверности приведенной нами записи Смироновой-Россет заметим, что она не вызывает у нас никаких сомнений.
Пушкин действительно много и внимательно читал Библию, и это для нас давно не новость; книга Иезекииля действительно поражает поэтической мощью, с чем согласится каждый, кто ее открывал; в «Пророке» действительно перефразирован ее фрагмент, в чем можно убедиться, сопоставив тексты:
«Иезекииль»(3.4):
«И он сказал мне: сын человеческий! встань и иди к дому Израилеву, и говори им Моими словами…»
«Пророк»:
И Бога глас ко мне воззвал:«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей…»Далее мы рассмотрим возможное, по условиям публикации, количество подобных сообщений, объединенных следующим принципом: сведения эти, отличающиеся, на наш взгляд, безусловной достоверностью, вряд ли могли быть почерпнуты из пушкиноведческой литературы, существовавшей ко времени издания «Записок».
Тем самым выдвинутое в свое время Крестовой [136] в адрес дочери Смирновой-Россет обвинение (она якобы использовала печатные материалы) в отношении представленных примеров полностью отводится.
Начнем со следующей записи, передающей разговор Александры Осиповны с Николаем I о Пушкине, в частности, о «Борисе Годунове»: «…затем спросила государя, какие части “Бориса” нравятся ему всего более. Он ответил: “Сцена, где Борис дает советы сыну, советы отца-государя…”» (С. 263).
136
См.: Записки А. О. Смирновой, урожденной Россет. С. 360–362.
Достоверность и подлинность записи получили неожиданное подтверждение в статье П. М. Бицилли «Пушкин и Николай I», опубликованной в 1928 году в парижском журнале «Звено».
Дело в том, что летом 1835 года Николай I, перед отъездом на встречу с королем Пруссии Фридрихом-Вильгельмом, оставил «на всякий случай» завещание наследнику престола. Как установил Бицилли, завещание это «почти всецело совпадает с последним монологом Бориса Годунова» [137] . Мы же ограничимся лишь двумя следующими примерами.
137
Бицилли 77. М. Пушкин и Николай I // Московский пушкинист. Вып. III. М., 1996. С. 315.
«Борис Годунов»:
Будь милостив, доступен к иноземцам,Доверчиво их службу принимай.Со строгостью храни устав церковный…Завещание Николая I:
«Будь милостив и доступен ко всем несчастным. Соблюдай строго все, что нашей церковью предписывается…» (курсив Бицилли. – В. Б.) [138] .
138
Там
«Борис Годунов»:
О милый сын, ты входишь в те лета,Когда нам кровь волнует женский лик.Храни, храни святую чистотуНевинности и гордую стыдливость…Завещание Николая I:
«Ты молод, неопытен и в тех летах, в которых страсти развиваются, но помни всегда, что ты должен быть примером благочестия, и веди себя так, чтобы мог служить живым образцом…» (курсив Бицилли. – В. E.) [139] .
139
Бицилли П. М. Пушкин и Николай I. С. 316.
Сопоставив тексты, Бицилли отметил следующее: «Влияние образца сказалось в Завещании не только на выборе предметов, насчет которых даются наставления, но и на способах выражения. Николай I знал, как видно, монолог наизусть – нельзя же предположить, что он заглядывал в “Бориса Годунова”, когда писал свое “наставление”» [140] .
При этом Бицилли сослался на приведенный нами текст «Записок», дав им следующую весьма неоднозначную оценку:
«Знаю, что это – очень мутный источник; однако в основе “Записок” лежали все-таки подлинные записи А. О. Смирновой, и в этих последних не все – вымысел. Места, где никакой тенденциозности, никакой “нарочитости” нельзя заметить, могут быть признаны заслуживающими не меньшего доверия, нежели любые другие записи такого же рода» [141] .
140
Там же. С. 319.
141
Там же.
А вот другой пример, реакция Александры Осиповны на прочитанное Пушкиным новое сочинение: «Потом он прочел мне под строгим секретом очень оригинальную вещь: “Летопись села Горюхина”. Это Россия! Я сказала ему: “Цензура не пропустит этого. Она угадает”» (С. 56–57).
Такое восприятие повести не могло быть заимствовано из литературного источника, так как стало утверждаться в пушкинистике лишь в XX веке, то есть намного позже выхода «Записок» [142] .
В другой записи рассказывается о встрече Пушкина с сестрой Батюшкова:
142
См., наир.: Томашевский Б. В. Пушкин и народность // Литературный критик. М., 1940. Кн. 5/6; Кожевников В. А. «История села Горюхина» – история России. М., 1989. № 6.
«Пушкин встретил у меня Жюли (Батюшкову, тоже фрейлину. – В. Е.), и когда она уехала, разговор зашел об ее брате и об его стихотворениях. Пушкин находит их очень музыкальными, почти столь же музыкальными, как стихи Жуковского. Он продекламировал мне стихотворение, конец которого ему особенно нравится.
Он пел; у ног шумела Рона,В ней месяц трепетал;И на златых верхах ЛионаЛуч солнца догорал…Я заметила, что меня восхищает мелодичность этих чудных стихов…» (С. 212–213).