Божий гнев
Шрифт:
Трудно было найти что-нибудь для подкрепления сил, потому что об этом никто не думал, так что королю подали миску какой-то похлебки, которой он и должен был утолить голод; многие подкреплялись куском сухаря и водкой. Не прекращалось движение на побоище; отыскивали тех, которые не вернулись, подавали помощь еще живым.
Было уже совсем темно, так как небо заволокло тучами, когда при свете факела, зажженного слугами, король внезапно увидел перед собою промокшего и забрызганного грязью Стржембоша в дорожном плаще.
Он еще с утра слышал пушечные выстрелы, но поспел только к ночи, так как ему приходилось
Узнав его, король очень обрадовался:
— Давай письма. Здорова ли королева? Давно ли из Варшавы? Что привез?
Ян Казимир осыпал его вопросами, не дожидаясь ответов; велел подать фонарь, чтобы прочесть письма, и, пробегая их глазами, продолжал предлагать вопросы, на которые Дызма отвечал, как умел.
— Видишь, — сказал ему под конец король, — Господь Бог милосердный дал нам великую победу. Неприятель обращен в бегство, казаки напуганы и разбиты, хотя верить им не следует. Уже падали ниц и присягали!
Расспросив о королеве, обо всем, что делалось в замке, о слугах и приближенных, король беспокойно оглянулся, по-видимому, ему хотелось спросить еще о ком-то, но кругом было много людей, которые прислушивались к разговору; так что он замолчал и отослал Стржембоша.
Единственной заботой последнего было отыскать Ксенсского; но в этот день полки передвинулись с тех мест, которые занимали в обозе, а после битвы улеглись, где кто стоял; нелегко было добраться до полка и спросить не у кого, так как почти все войско, кроме тяжело раненных, лежало вповалку, объятое сном.
Пробираясь между рядами спящих, Стржембош увидел хлопца с фонарем, а за ним знакомую фигуру Венгоржевского, к которому и поспешил.
— Ради Бога, объясните мне, где я могу найти дядю Сташека? Я только что приехал, уже после битвы.
Венгоржевский с грустью взглянул на него.
— Я сам его ищу, — сказал он, — но пока не мог найти или узнать что-нибудь толком. Знаю, что на время битвы его заместил подхорунжий Слонцкий, потому что Ксенсскому хотелось драться. Врезался, кроша саблей, в гущу неприятеля, а затем его уже не видели больше. Мне указали место, где это случилось, — иду туда, но по дороге тоже нужно осматривать трупы. Много наших легло. Боже мой, какими людьми приходится жертвовать для этой подлой голытьбы!
Он глубоко вздохнул.
Дызма спросил, как был одет и вооружен Ксенсский перед битвой, но старый воин не мог припомнить. Знал только, что на мисюрке [26] у него торчали перья цапли.
Страшна была эта ночная прогулка на болотистом побоище, превратившемся от дождя в кровавую грязь, в лужах которой фонарь отсвечивал багряными пятнами.
Трупы, наполовину ободранные и нагие, одни лицом к земле, с раскинутыми руками, другие скорченные, лежали по одиночке и грудами. Где свалка была особенно горяча, там валялось много отрубленных рук и голов, а груды тел были так истоптаны конями, что превратились в кровавое месиво. Кони и люди лежали вместе. Кое-где еще дышал конь или кончался человек: дергались члены, текла кровь и застывала, свертываясь.
26
Легкий шлем.
Стржембош, который никогда в жизни не видал такого побоища, то готов был упасть в обморок, то загорался местью, тогда как Венгоржевский шел так спокойно, словно по усыпанной песком дорожке. Шел, устремив глаза в землю, иногда наклоняясь и приближая фонарь к трупу, потом поднимаясь и продолжая путь. Так они шли довольно долго, наконец старик, остановившись, осмотрелся и проворчал:
— Дальше вряд ли мог пробиться, потому что давка была страшная; тут надо искать.
Множество трупов валялось на склоне холма, но главным образом татар; все с открытыми стеклянными глазами, полуоткрытыми губами, из-за которых блестели белые зубы. Страшно было смотреть. Каждый сохранил то выражение, с каким его застала смерть; иные как будто смеялись и кричали, другие точно хотели укусить. Они бродили довольно долго, как вдруг Стржембош вскрикнул и бросился на землю. Перед ними лежал Ксенсский, изрубленный, уже окоченевший и холодный, с обломком сабли в правой руке и рукояткой бердыша в левой.
Невозможно было ошибиться.
Венгоржевский остановился, перекрестился и начал читать заупокойную молитву.
Дызма, наклонившись над телом, заплакал, как ребенок. Долго он плакал, а старик молился; наконец Венгоржевский крикнул слугам:
— Сделайте мне носилки, да поскорее, чтоб нам здесь не ночевать. Топоры у вас за поясами, а леса здесь довольно.
Носилки скоро были готовы.
Когда покойника подняли с земли, стало еще яснее, с какой толпой ему пришлось биться, так как он был и изрублен, и пронизан стрелами.
Не одну эту потерю приходилось оплакивать, так как на побоище они то и дело встречали людей, которые либо тщетно искали своих, либо находили только трупы.
Многие пали и из полковников: Адам Казановский, каштелян галицкий, Оссолинский, староста люблинский, Сигизмунд Лянцкоронский, Лигенза, Речицкий от кварцяных. Сам Любомирский потерял двести товарищей, включая Ксенсского. Недоставало Адама Стадницкого, Стана, Матьянса Бала, а из краковян Братислава Пенянжка. Одна только гусарская хоругвь Мартина Дембюнского потеряла двести товарищей.
Раненым не было счета, и кто получил только легкую рану, тот и не вспоминал о ней.
Этот день надолго остался в памяти людей, потому что ознаменовался всякими жертвами, но остался почти бесплодным, благодаря интригам негодяев.
Опытное рыцарство кричало, что нужно гнать и бить, и рубить, и пользоваться победой, но за ним уже раздавались голоса:
— Довольно их проучили! Мы изнурены, давно стоим в поле, пора по домам. Татары получили по заслугам, да и для казаков урок не пройдет даром.
Только король и Иеремия Вишневецкий все время говорили:
— Надо идти на них и докончить то, что начато, чтобы пролитая кровь не пропала даром.
Еще ночью постановили послать в погоню за ордой литовских татар с мурзой Чембеем, который должен был преследовать хана, направившегося к Вишневцу. Он привел позднее королю схваченных по пути знатных пленников: Муртозу и Солимана-агу.
Незабываемой осталась эта ночь на поле битвы, ночь печальная и в то же время радостная, чреватая заботами для вождей, так как только неопытный жолнер мог успокоиться на этой победе.