Божья Матерь в кровавых снегах
Шрифт:
Так и осталось это загадкой для Матери Детей. Так она этого и не узнала, вплоть до сегодняшнего дня.
Женщина шла к дому с теплым пушистым комочком в руках и не только спиной, а всем телом ощущала на себе глаза собаки. Она пристально, не отрываясь смотрела вслед человеку. И когда Хозяйка уже подходила к сеням, взлаяла так протяжно, так жалобно, будто со стоном заплакала: «У-у-ув-вув-вув-ву-у-у!..»
У женщины дрогнуло сердце, она поняла: «Может, оставишь мне сыночка…»
Она остановилась и, унимая застучавшее сердце, глубоко вздохнула, потом, медленно повернувшись, посмотрела на собаку. И негромким, но твердым голосом приказала:
— Кэча, Соснэ!.. Кэча!.. — И, помолчав, тихо спросила: — Это… что с тобой случилось? — Опять помолчала, потом добавила: — Он же вернется к тебе…
Соснэ слабо махнула хвостом, брякнула цепью, присела на задние лапы и, впившись немигающими
Женщина быстро открыла промерзшие двери.
Так Пойтэк впервые попал в человеческий дом. Сначала у него не было имени. Звали его просто Парнишка, Сыночек Соснэ, Собаки Дитя. Он оказался весь белым, ни одной черной шерстинки. Поэтому и получил имя Пойтэк, что значит «куропатка». Был он, как всякий ребенок, очень забавным и любопытным. Отогревшись и окрепнув, он по-хозяйски обошел всю нижнюю, околодверную, часть дома, проверил и обнюхал оба нижних угла. Желая поближе познакомиться, подходил к людям, терся о ноги, иногда ненавязчиво взвизгивал, просил внимания. А может быть, просился на руки. Всем домочадцам он понравился. Но когда холода пошли на убыль, его отвели на улицу, в собачий домик. Ибо в семье придерживались веками сложившегося правила: человеку — человечье, собаке — собачье. Так в первый и в последний раз Пойтэк пожил в человеческом доме.
Со временем он стал степенным оленегонным псом. Делал свое дело обстоятельно, без суеты, не по-собачьи разумно. Понимал хозяина без слов: по едва уловимому движению руки, кончика носа, глаз. Не говоря уже об интонации голоса. И конечно, никого, кроме хозяина, не признавал и не слушался. Тот платил тем же: многое прощалось Пойтэку, особенно в последние годы. Разозлившись, он мог наказать убегающего от стада оленя, укусив его за ляжки. А весной и в начале лета, когда отелившиеся важенки становились непослушными, Пойтэк, бывало, опять же в ярости от бесконечной беготни за ними и усталости, хватал олененка за горло и мигом валил на землю. Обычно за такие грехи псы бывали биты, но Пойтэку все сходило с рук. Точнее, с лап. Он знал себе цену. За хорошую оленегонную лайку могли отдать не одного оленя. А Пойтэк, если того требовали обстоятельства, за стадо стоял насмерть пред крылатой ли птицей, пред четвероногим ли зверем, пред двуногим ли существом.
С возрастом Пойтэк становился все менее резвым. У него стали побаливать суставы. Полдня он еще мог топтаться возле стада, а потом потихоньку удалялся в укромное местечко, под грузовую ли нарту, на кем-то брошенный ли кумыш, и, лежа на животе, подремывая, наблюдал, как молодые и шумливые собратья сбивали оленей в стадо. Все понимали, что он уже отработал свое, что с него уже ничего больше не возьмешь. Но все настолько к нему привыкли, что не представляли жизнь селения без него.
Уже в первый год жизни он на удивление быстро освоил многие житейские истины. Конечно же, после хозяина главным человеком в доме была Матерь Детей, кормилица и поилица. Услышав ее шаги, он выходил из конуры и, потягиваясь и помахивая хвостом, с «улыбкой на лице» ластился к хозяйке. Разве можно не слушаться того, кто с рождения, изо дня в день, из года в год, кормил и поил тебя?!
Сейчас, облизав лапы, полечив ранки на них, Пойтэк встал и наконец отошел от тушки куропатки. Матерь Дитя тотчас же подобрала птицу, оттеребила, разделала и поделила на четыре порции. Затем в кружке поставила варить на огонь четвертинку от куропатки. Делая все это, она бодро говорила своему малышу:
— Савва, с таким удачливым охотником Пойтэком мы с тобой не пропадем!..
— Ням-ням, — сказал мальчик.
— Потерпи, сейчас будет тебе ням-ням, — ответила Мать. — Вместо белой водицы ты сегодня получишь сытный бульон. — Она помолчала, потом продолжила: — С мудрым Пойтэком мы не пропадем.
А Пойтэк неподвижным пнем уселся у костра и, втягивая в себя запах кипящей в кружке куропатины, как всякий охотник, вернувшийся с добычей, ожидал своей доли.
ГЛАВА XXI
Матерь все ползла. Ползла днем и ночью. И пришло время, когда Савва стал плакать безутешно.
Матерь сменила ему мокрое сиденье из остриженной шерсти в люльке. Вместо мягких березовых стружек, которые давно уже кончились, она настригла в «нижнюю подкуженьку» люльки теплую оленью шерсть со своей ягушки. Теперь она напоминала весеннюю утицу, которая со своей грудки срывает пух и им устилает свое гнездо, чтобы кладка не вымерзла в заморозки, чтобы благополучно
Чем накормить Савву? Как поддержать его дыхание? Жвачкой из шкуры его не накормишь. Развести костер и сварить бульон из той же шкуры просто не хватит сил. Надо дрова собрать, чтобы хороший огонь получился. Савве нужна теплая и питательная еда. Есть, правда, еще Пойтэк… Но на него рука не поднимется, да с ним и не справиться ей, ослабевшей женщине, Матери Дитя. Что же делать? Что делать? Выход должен быть, иначе плач малыша разорвет сердце Матери.
Она лежала лицом вниз и слушала жалобный и тихий плач Саввы. Потом подняла голову, сняла рукавицы, ибо голыми руками легче цепляться за бугорки и кочечки на дороге, и снова поползла вперед, яростно цепляясь за все, за что можно ухватиться. Ползла вперед, помогая себе и ногами, и руками. Она понимала, что чем раньше придет к людям, тем больше шансов спасти Савву. И она все ползла и ползла.
На обледеневшей кочке она больно оцарапнула ребро правой ладони и невольно, унимая боль, приложила рану ко рту. И почувствовала теплый и солоноватый привкус крови. В ней еще осталась теплая кровь, подумала она о себе в третьем лице. Кровь? Теплая?..
Она закрыла глаза. Кровь напомнила ей сказку про большую птицу Каре, которая в древние времена жила на этой земле. Человек Сказки, так его зовут, или герой сказки, как-то уговорил птицу Каре, чтобы та его куда-то быстро и далеко отвезла. Каре согласился, но с одним условием: в полете его нужно постоянно подкармливать мясом, иначе он не выдержит человеческую тяжесть — и они рухнут на землю. Человек Сказки набрал мяса, сел на птицу и полетел. Летят высоко, под облаками. Как только Каре попросит мяса, седок даст ему кусок. Летели-летели, и наконец мясо закончилось. А тут Каре снова просит пищу. Человек туда-сюда, а еда вся закончилась. Что делать? Не падать же на землю! Не разбиваться же вдребезги!.. И тут Человек схватил нож, отрезал от своей ноги сначала одну икру, потом вторую — подал птице. Прилетели на место, приземлились. Тут Каре и спрашивает Человека: «Два последних куска были со странным привкусом. Что за мясо ты мне дал?» Человек отвечает: «Это было мое мясо. Когда все запасы кончились, я отрезал свои икры». Каре посмотрел на своего седока и выплюнул два последних куска. Человек приложил их к своим ногам, и они сразу же приросли на свои места. Так Человек спас себя и птицу.
Матерь Дитя оторвала руку ото рта, взглянула на рану. Кровь почти перестала сочиться. Не отрывая взгляда, она все смотрела на ссадину на ребре ладони. Через несколько мгновений там выступили красные капельки. Теперь она знала, что делать…
Она села, подтянула волокушу с Саввой. Личико его осунулось и покрылось тоненькими, как ниточки, едва заметными морщинка-ми, хотя на весеннем солнце слегка загорело и обветрилось. Теперь он напоминал маленького сморщенного старичка с древним, потемневшим от дымных и смутных времен ликом. Притянув малыша, она развязала тесемки ягушки от шеи до пояса, медленно вытащила правую грудь, из берестяных ножен на правом боку вытянула поясной нож и, посидев мгновение неподвижно, как бы в оцепенении, острием лезвия надрезала грудь. И когда засочилась кровь, притянула сыночка и дала ему кровоточащую грудь.
С неба кротко смотрело на нее печальное Солнце. Савва перестал хныкать. Посопел носиком, а потом задремал. Матерь подобрала с обочины дороги пожухлый коричневый лис-ток березы, смочила его во рту и заклеила ранку на груди. Затем завязала тесемки ягушки, пожевала кусочек от шкуры и вновь, опустившись на четвереньки, поползла в сторону дома. Теперь она знала, что, пока в ее жилах течет кровь, Савва будет жить. А это самое главное. Это придало ей новые силы.
Ползла она днем и ночью. Не очень разбирая и понимая, сколько же времени прошло, когда день сменяется ночью, а ночь днем. Лишь о Савве ни на мгновение не забывала. Как только он подавал голос, она сменяла ему подстилку и начинала кормить. И он впадал то ли в дрему, то ли в сон. Словом, переставал плакать.