Брачный аферист
Шрифт:
— Звонил мой отец, — подхватил новую тему Балашов. — Жаловался на печень. Надо будет приготовить ему отвар и завезти на недельке. Есть у меня один рецепт… опробованный. А сразу после моего позвонил твой отец.
— И что? — посуровела Света.
— Поговорили… Тоже на здоровье жаловался. Сказал… еще так красиво… что у него ощущение, будто какая-то ведьма каждую ночь втыкает раскаленную спицу в голову восковой куклы, и эта кукла — он.
— Странно. На голову он никогда не жаловался, — стараясь не выдать охватившее ее вдруг беспокойство, проговорила
— А что ты хочешь? Возраст. Да еще курит напропалую. Так и до инсульта недалеко. Помирилась бы ты с ним… Пригласи его на свадьбу. Он сказал, что очень этого хочет.
Светлана была уже готова согласиться с Балашовым. Что это будет за свадьба без отца?! Но удержалась.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, — предложила она.
— Давай. Так… откуда у тебя этот роскошный букет?!
Света довольно улыбнулась — значит, все же ревнует! Букет она приписала Александру Блоку. Нарисовала в красках его портрет, от которого Артем пришел в восторг. Но, когда добралась до катрена в духе Нострадамуса, Балашов сразу посерьезнел.
— Дай-ка посмотреть, — попросил он.
Она достала из сумочки сложенный вчетверо тетрадный листок. Артем развернул его, долго держал перед глазами.
— В стихах я не очень, — наконец сказал он. — Но, по-моему, чушь собачья. Ад, рай… Символизм какой-то. А что ты думаешь?
— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Но… Никак не могу отделаться от ощущения, что там зашифрована правда, что существует какая-то угроза… Эти звонки, слежка… Но не моей ведь жизни, Артем! Или моей?
Балашов разорвал листок на мелкие кусочки, бросил их на стол, притянул Светлану к себе, крепко обнял.
— Ничего не бойся, — сказал он. — Я с тобой. И никому в обиду тебя не дам.
11
Почту, которую она забрала из брачной газеты «Спутник жизни», Светлана просмотрела на следующий день, сразу после ухода Балашова. Ушел он на работу не в самом лучшем настроении. Вчерашним вечером Света, сославшись на головную боль, отвергла все недвусмысленные знаки внимания Артема. Он отреагировал на перспективу провести очередную ночь под разными одеялами довольно спокойно. Но чувствовалось, что это спокойствие дается ему с трудом.
— У той ведьмы, о которой говорил твой папашкин, видать, две куклы. Вторая — ты, — не удержавшись, подколол Балашов.
Обычно в таких случаях положено отвечать: не трогай моего папу! А еще лучше: не трогай мою маму! Но это был не Светланин случай — промолчала.
«И чего я вдруг стала недотрогой? — засыпая, спросила она себя. — Прямо эксперимент какой-то. Как поведет себя Артем в экстремальных условиях тотального воздержания? А это мысль — эксперимент. Пусть так и будет — эксперимент… И ничего больше!»
За все утро Балашов едва произнес десяток слов. У Светы даже появилась мысль срочно исправиться, опуститься до уровня мужских желаний, прямо сейчас, прямо на ковре. Но она вспомнила это его вчерашнее пренебрежительное «папашкин», и ее порыв остался без последствий. Но чувство
Душевное равновесие Светлана попыталась обрести в работе. Из жалкой кучки любовной корреспонденции она выбрала одно более или менее любопытное письмо. Какой-то Георгий Прахов откровенно писал ей: «Вы, Иоланта, у меня тринадцатая». В смысле тринадцатая женщина, которой он пытается сделать предложение. Предыдущие двенадцать — пролет. Но подкупило не это. Прахов смело признавался в том, что ему до сих пор (двадцать шесть лет!) еще не знакомы радости любви.
«…A вообще, и этого, по-моему, стыдиться нечего, я девственник, — писал он. — Нет, я не взываю к вашей жалости. Наоборот, к вашему «рацио». Если вы все время были на вторых ролях, у вас есть возможность стать наконец первой. Но учтите: я свою невинность ценю очень дорого. Вы тринадцатая не потому, что меня отвергли, а потому, что я забраковал…»
Тема девственности живо напоминала ей вечер с Гладышевым в «Узах Гименея», где они откровенно признались друг другу, что, увы, — грешны, давно и не раз. Тогда она подумала, что встретить великовозрастного девственника, нормального во всех отношениях, не монашествующего, — дело совершенно фантастическое. И вот девственник сам плыл к ней в руки. Чем не материал?
Письмо было на двух страницах и ассоциировалось с качелями. Прахов то призывал срочно лишить его невинности — одна крайность, то предрекал, что так нецелованным и помрет, — другая. Без всякого сомнения, на этого раздираемого плотскими желаниями девственника стоило взглянуть. Тем более она — тринадцатая. Очень символичное число.
Указать свои координаты Прахов не забыл. И даже время указал, когда удобнее звонить. Светлана как раз попадала в «окно».
К телефону подошла какая-то женщина, скорей всего, сестра. Для матери слишком молодой голос. В трубке была слышна музыка и чьи-то возбужденные возгласы — это с утра-то!
— А! Иоланта! — поняв, кто звонит, обрадовался Прахов. — И брось ты этого Георгия! Зови меня просто Жора. А как твоенастоящее имя! Не Иоланта же!
— Давай я пока побуду Иолантой, Жора.
Прахов предложил встретиться прямо сейчас.
— У сестры день рождение, — сказал он. — А в компании человек просвечивается, как рентгеном.
Предложение не прошло. На сегодня у Светланы была назначена встреча с Васей Ивановым — чернокожим кандидатом в женихи. С Жорой договорились встретиться завтра.
— У меня, между прочим, телефон с АОНом, — сказал на прощанье Прахов. — Так что теперь у нас двусторонняя связь! Целую, Иоланточка!
«Вот черт! Нарвалась! Наглый какой-то девственник попался, — положив трубку, подумала Света. — Тем более интересно взглянуть на него живьем».
Не давая себе расслабиться, она стала расшифровывать магнитофонные записи, которых накопилось предостаточно. Работу прервали трели ее мобильника.
— Это я, — услышала она голос Гладышева. Трагический!