Брачный контракт
Шрифт:
Креолке удалось одержать две крупных победы. Во-первых, ее дочь обладала теперь роскошными драгоценностями, уже обошедшимися Полю в двести тысяч; он, наверно, прибавит к ним и другие. Во-вторых, эти неопытные дети будут отныне предоставлены самим себе; ими будет руководить лишь их безрассудная любовь. Ее месть зрела без ведома дочери, которая рано или поздно должна была стать ее соучастницей. Любила ли Натали Поля? Это было для матери еще неясно; утвердительный ответ на этот вопрос мог изменить все ее планы, так как она была слишком привязана к дочери, чтобы противиться ее счастью. Итак, будущее Поля зависело от него самого. Если бы он сумел внушить Натали любовь — он был бы спасен.
На следующий день, после заключения гражданского брака в мэрии в присутствии четырех свидетелей, после торжественного семейного обеда, на
— Солонэ только что сказал мне, что завтра утром молодые уезжают в Париж одни.
— Но ведь госпожа Эванхелиста собиралась жить вместе с ними?
— Граф Поль сумел отделаться от нее.
— Какая ошибка! — воскликнула маркиза де Жиас. — Захлопнуть перед тещей дверь своего дома — все равно, что распахнуть ее перед любовником. Неужели он не понимает, как много значит присутствие матери?
— Он очень жестоко поступил с госпожой Эванхелиста. Бедняжка вынуждена продать свой дом, она будет жить в Ланстраке.
— Натали очень опечалена.
— Кому же приятно пускаться в путь-дорогу на другое утро после свадьбы?
— Да, это довольно неприятно.
— Я очень рада, что побывала здесь, — сказала одна дама. — Лишний раз я убедилась, что необходимо справлять свадьбу как можно торжественнее, соблюдая все общепринятые условности. Какой тут у всех унылый и невеселый вид! Хотите знать мое мнение? — прибавила она, наклонясь к уху соседа:
— Вся эта свадьба кажется мне просто неприличной.
Госпожа Эванхелиста взяла Натали в свою карету к сама отвезла дочь к Полю.
— Итак, маменька, возврата нет…
— Не забывай, дитя, о моих наставлениях, и ты будешь счастлива.
Когда Натали была уже в постели, мать разыграла небольшую комедию, с плачем кинувшись в объятия зятя. Это, не в пример прочему, вышло несколько по-провинциальному, но у вдовы были свои соображения. С помощью слез и бессвязных возгласов, симулировавших глубокое горе, она добилась от Поля уступок, на какие обычно идут мужья. Утром она усадила молодых в карету и сама проводила их до другого берега Жиронды, переправившись вместе с ними на пароме. Шепнув матери несколько слов, Натали дала ей понять, что если Поль и одержал победу при заключении брачного контракта, то теперь настал ее черед. Она уже добилась от мужа полной покорности.
Заключение
Пять лет спустя, в ноябре месяце, на исходе дня, граф Поль де Манервиль, закутавшись в плащ и низко опустив голову, чтобы кто-нибудь его не узнал, постучался в дом г-на Матиаса в Бордо. Слишком старый уже, чтобы вести дела, нотариус продал контору и доживал остаток дней на покое, в одном из своих домов. В день приезда Поля он отлучился по неотложному делу; но старая ключница, заранее предупрежденная, провела Поля в комнату покойной г-жи Матиас, скончавшейся за год до того. Утомленный быстрой ездой, Поль проспал до самого вечера. Вернувшись, старик тотчас же зашел к своему бывшему клиенту и долго смотрел на спящего, точно мать на ребенка. Ключница Жозетта, вошедшая с хозяином, молча стояла перед постелью, упершись руками в бока.
— Нынче год, Жозетта, как моя жена испустила здесь последний вздох; кто бы мог подумать, что мне придется увидеть тут графа… Он тоже напоминает мертвеца.
— Бедненький! Он стонет во сне, — заметила Жозетта.
— Дело плохо, тысяча чер…нильниц! — пробурчал старик-нотариус. Это было его обычное присловье, говорившее о досаде делового человека, которому встретились непреодолимые затруднения.
— Все-таки, — сказал он, — благодаря мне он сохранил свои права на Ланстрак, Озак, Сен-Фру и на свой дом в Париже.
Сосчитав по пальцам, Матиас воскликнул:
— Пять лет! Как раз в этом месяце исполнится пять лет с того дня, когда его почтенная бабушка, покойная госпожа де Моленкур, просила для него руки этого молоденького крокодила в юбке, окончательно его разорившего, как я и предполагал…
Вдоволь наглядевшись на молодого человека, добрый старый подагрик вышел, опираясь на трость, и долго прогуливался по садику медленным шагом. К девяти часам, как обычно, был подан ужин. Матиас немало удивился, не заметив на лице Поля никаких следов волнения: оно сохраняло спокойствие, хотя сильно изменилось. Правда, граф де Манервиль, которому было теперь тридцать три года, казался сорокалетним, но эта перемена в чертах лица объяснялась исключительно душевными переживаниями; физически он был здоров. Не дав старику встать, Поль взял его за обе руки и сердечно пожал их.
— Добрый мэтр Матиас, и вас постигла утрата!
— Моя утрата — в порядке вещей, граф; но ваша…
— Мы поговорим об этом за ужином.
— Если б у меня не было сына, служащего в судебном ведомстве, да еще замужней дочери, — сказал добряк, — то вы нашли бы, граф, у старого Матиаса не только гостеприимство, но и кое-что более существенное. Зачем вы приехали в Бордо именно в те дни, когда прохожие читают расклеенные на стенах объявления о запрете, наложенном на ваши фермы в Грассоле и Гюадэ, на поместье Бельроз и особняк? Вы не можете себе представить, как мне тяжело повсюду видеть эти огромные афиши: ведь я целых сорок лет заботился о ваших имениях, как о своих собственных! Ведь я был еще только третьим писцом в конторе почтенного господина Шено, моего предшественника, в то время, когда ваша матушка поручила ему купить их! Ведь я сам переписывал купчие на веленевой бумаге красивым круглым почерком, каким щеголяют третьи писцы. А ведь потом все документы на право владения этими поместьями хранились Г моей конторе, перешедшей ныне к моему преемнику! Ведь я сам вел все счета! Ведь я знал вас еще вот таким! — продолжал нотариус, показывая рукой на два фута от земли. — Нужно сорок один год с половиной проработать нотариусом, чтобы понять, как больно мне видеть свое имя, напечатанное четко, на всеобщее позорище, в объявлениях о запрете, оспаривающих право вашей собственности на эти земли! Когда я прохожу по улице и вижу зевак, читающих эти ужасные желтые афиши, мне почти так же стыдно, как если б дело шло о моем собственном разорении и бесчестии. Встречаются глупцы, громко читающие все это вслух, как будто нарочно для того, чтобы привлечь любопытных; затем они все вместе начинают судить и рядить об этом. Разве вы не хозяин своего добра? Ваш отец промотал два наследства, прежде чем поправить свои дела и оставить вам столь значительное состояние. Вы не были бы де Манервилем, если бы не последовали его примеру. Притом, запрещения, накладываемые на недвижимость, — предмет специальной главы гражданского кодекса, они предусмотрены законом, ничего особенного тут нет. Но, не будь я седой старик, которого легко спихнуть в могилу одним толчком, я избил бы тех, кто глазеет на эти отвратительные строки: «Поиску г-жи Натали Эванхелиста, супруги графа Поля-Франсуа-Жозефа де Манервиля, имущество которой выделено из общей собственности постановлением трибунала первой инстанции департамента Сены…» и так далее.
— Да, — сказал Поль, — а теперь мы расстались совсем…
— Неужели? — воскликнул старик.
— Натали этого не хотела, — с живостью возразил Поль. — Мне пришлось ее обмануть, она даже не знает, что я уезжаю за границу.
— Как! Вы уезжаете?
— Да, я уже и билет купил и отправляюсь в Калькутту на «Прекрасной Амели».
— Через два дня? Итак, мы больше никогда не увидимся с вами, граф.
— Вам всего семьдесят три года, дорогой Матиас, и вы страдаете подагрой, а это — гарантия долголетия. Вернувшись из Индии, я еще найду вас в добром здравии. Ваш ум, ваше сердце к тому времени еще не утратят своей бодрости, и вы поможете мне восстановить здание, фундамент которого расшатан. В течение семи лет я хочу сызнова разбогатеть. Когда я вернусь, мне будет всего только сорок лет. В этом возрасте можно еще многое сделать.