Брачный контракт

де Бальзак Оноре

— Все здесь прочат за вас мадемуазель Эванхелиста; вы прекрасно сделаете, женившись на ней; такой красавицы вы не найдете и в Париже: она изящна, грациозна, ее мать в родстве с Каса-Реаль. Вы будете прелестнейшей парой, ведь у вас одинаковые вкусы, вы одинаково относитесь к жизни, ваш дом будет самым блестящим в Бордо. Переселяясь к вам, жене придется захватить с собой разве лишь ночной чепчик. В подобных случаях хорошо обставленный дом — целое богатство. Вам везет и в том отношении, что у вас будет такая теща, как госпожа Эванхелиста. Эта умная, проницательная особа окажет вам немалую помощь в политической деятельности, которая вам, вероятно, предстоит. К тому же она все принесет в жертву ради обожаемой дочери; и Натали — прекрасная дочь, — значит, будет прекрасной женой. А ведь вам пора уже устроить свою жизнь.

— Так-то оно так, — отвечал Поль, хотя и влюбленный, а все же желавший сохранить свободу суждения, — но хочется быть уверенным, что устроишь ее счастливо.

Поль начал бывать у г-жи Эванхелиста: нужно же чем-нибудь заполнить свободные часы, а для него это было труднее, чем для кого-либо другого. Только в ее доме все дышало тем богатством, той пышностью, к каким он привык. В сорок лет г-жа Эванхелиста была еще красива — красотой великолепного заката солнца после безоблачного летнего дня. Ее безупречная репутация служила темой для нескончаемых пересудов в светских кружках Бордо и давала обильную пищу женскому любопытству, тем более что вдова проявляла признаки пылкого темперамента, присущего испанкам, и особенно креолкам. Ее волосы и глаза были черные, ножка — настоящей испанки, у нее была гибкая, круто выгнутая талия, какою издавна славятся испанские женщины. Ее лицо, все еще красивое, пленяло тем особенным румянцем, который увидишь только у креолок, — его оттенок можно передать лишь путем сравнения с пурпуром, просвечивающим сквозь кисейное покрывало, — так нежно проступал румянец сквозь белизну ее лица. Она отличалась округленностью форм, особенно заманчивых благодаря грации движений, сочетавшей в себе негу и живость, непринужденность и силу. Г-жа Эванхелиста влекла к себе — и в то же время внушала почтение; она пленяла, ничего не обещая.

Высокий рост придавал ей царственный вид; такой же царственной была ее поступь. Креолка завлекала мужчин своим обращением, как птиц приманивают на клей, ибо ей от природы был свойствен тот талант, которым обладают все интриганки: она добивалась одной уступки за другой, пользовалась полученными уступками, чтобы потребовать еще больше, а когда у нее просили что-нибудь взамен, умела вовремя отступить. Она не получила никакого образования, зато была знакома со всей подноготной испанского и неаполитанского дворов, знала наперечет знаменитых людей Северной и Южной Америки, знатные семьи Англии и континента; как ни поверхностны были ее познания, но благодаря их разносторонности они казались весьма обширными. Она умела принять гостей; в ней было то чувство изящного, та величественность, которым обучить нельзя: лишь у немногих есть особый дар приобрести эти свойства, заимствуя повсюду все хорошее, что может пригодиться. Трудно было понять, как могла она сохранить безупречную репутацию, но г-жа Эванхелиста ее сохранила, и это придавало еще больше веса ее поступкам и словам, помогало ей держаться с особенным достоинством Мать и дочь были очень дружны; их связывало не только обычное родственное чувство, у них был одинаковый характер, и постоянное общение никогда не приводило к раздорам. Поэтому многие считали, что г-жа Эванхелиста все принесла в жертву ради материнской любви. Но если Натали и являлась утешением матери в ее упорном вдовстве, все же не дочь была его единственной причиной. Говорили, что г-жа Эванхелиста некогда была страстно влюблена в одного дворянина, которому вторая Реставрация вернула все титулы, вновь сделав его пэром. Этот человек в 1814 году был не прочь жениться на г-же Эванхелиста, но в 1816 году весьма вежливо порвал с нею всякие отношения. Несмотря на то, что она казалась доброй женщиной, в ее характере была ужасающая черта, которая лучше всего выражается девизом Екатерины Медичи: «Odiate e aspettate» — «Ненавидьте и ждите». Везде первая, привыкшая к повиновению, она отличалась свойством, присущим царственным особам: приветливая, добрая, ласковая, обходительная, она становилась грозной и неумолимой, когда была затронута ее женская гордость, ее самолюбие испанки из рода Каса-Реаль. Она никогда не прощала. Эта женщина верила во всемогущество своей ненависти, верила, что злой рок будет неотступно преследовать ее врага. Она полагалась на свою роковую власть и мечтала отомстить человеку, насмеявшемуся над ней. Ход событий как будто подтвердил силу ее «джеттатуры» [1] и еще больше упрочил в ней эту суеверную убежденность в своей власти. Ее враг оказался близок к разорению, несмотря на то, что был министром и пэром Франции, а затем вконец разорился. Его имения, политическом влияние, положение в обществе — все пошло прахом. Однажды г-жа Эванхелиста, гордо проезжая в своем роскошном экипаже по Елисейским полям, встретила его, идущего пешком, и окинула взглядом, в котором сквозило торжество. Эта история, тянувшаяся свыше двух лет, помешала ей выйти вторично замуж. К тому же она была разборчива и всегда сравнивала тех, кто искал ее руки, с горячо и искренне любившим ее мужем. Так, мало-помалу, переходя от надежд к разочарованиям, от ошибок к новым расчетам, она достигла того возраста, когда женщине не остается другой роли в жизни, кроме роли матери, когда, принося себя в жертву детям, забыв все личные интересы, она целиком посвящает себя семье, этому последнему пристанищу человеческих страстей. Г-жа Эванхелиста быстро разгадала характер Поля, а собственный характер постаралась скрыть. Поль был как раз таким человеком, какого она хотела бы в зятья, какого можно было бы сделать покорным исполнителем ее честолюбивых замыслов. По материнской линии он был в родстве с Моленкурами; старая баронесса де Моленкур, приятельница Видама Памье, принадлежала к самому влиятельному кругу Сен-Жерменского предместья. Ее внук Огюст де Моленкур был прекрасно принят в высшем свете. Таким образом, с помощью Поля семья Эванхелиста могла легко попасть в парижское общество. Вдова знала только Париж времен Империи, да и то бывала в нем лишь изредка; она хотела блистать в Париже времен Реставрации. Только там ее зять мог бы сделать политическую карьеру, единственную, которой светские женщины могут содействовать, не нарушая приличий. Г-же Эванхелиста наскучил Бордо, где ей пришлось поселиться из-за дел мужа; у нее был открытый дом, а ведь всем известно, как много обязанностей ложится в этом случае на плечи женщины. Бордо ее больше не интересовал, она исчерпала все, что этот город мог ей дать. Ей хотелось выступить на более обширной сцене, подобно тому как заядлый игрок стремится к более крупной игре. В ее собственных интересах было, чтобы Поль пошел далеко. Она решила пустить в ход все свои способности, все свое знание жизни, чтобы выдвинуть зятя и потом, прикрываясь его именем, вкусить наслаждение властью. Очень многие мужчины служат ширмой для тайного женского честолюбия.

1

Дурного глаза (итал.).

Итак, г-же Эванхелиста было очень важно пленить будущего зятя. И она пленила Поля с тем большей легкостью, что как будто вовсе и не стремилась как-нибудь влиять на него. Но она приложила все усилия, чтобы возвысить в его глазах как себя, так и дочь и заставить ценить их общество. Она постаралась заранее подчинить себе человека, с помощью которого могла бы продолжать великосветский образ жизни.

Поль поднялся в собственном мнении, когда увидел, как его ценят мать и дочь. Он стал считать себя гораздо умнее, чем был на самом деле, с тех пор как заметил, что Натали подхватывает все его мысли, повторяет каждую его остроту, улыбаясь и покачивая головкой; ей вторила мать, причем лесть была так искусно скрыта, что казалась искренней. Обе женщины держали себя с ним так любезно, он был так уверен в том, что нравится им, они так легко управляли им, дергая за ниточку самолюбия, что скоро он стал проводить в особняке г-жи Эванхелиста все свое время.

Через год после приезда в Бордо граф Поль был уже завсегдатаем их дома, и, хотя он еще не делал предложения, все считали его женихом Натали. Ни мать, ни дочь как будто и не помышляли об этом браке. Мадемуазель Эванхелиста вела себя весьма сдержанно, как истая аристократка, которая умеет быть обворожительной, любезной в разговоре, но не позволяет в то же время ни малейшей фамильярности. Полю очень нравилась эта сдержанность, столь мало свойственная провинциалкам. Застенчивые люди пугливы, они отступают перед предложениями, сделанными напрямик. Они бегут от счастья, если оно слишком шумливо, и сами идут навстречу несчастью, если оно предстает в скромном обличье и подернуто мягкой дымкой. Итак, видя, что г-жа Эванхелиста не прилагает никаких усилий, чтобы заманить его в сети, Поль сам в них попался. Испанка окончательно покорила его, сказав однажды вечером, что в жизни всякой незаурядной женщины, как в жизни мужчины, наступает момент, когда честолюбие вытесняет все остальные чувства.

«Эта женщина способна добиться того, что меня назначат посланником еще прежде, чем выберут депутатом!» — думал Поль, возвращаясь домой.

Человек при любых обстоятельствах должен уметь подойти к делу так, чтобы представить его себе с различных точек зрения, — иначе он бездарен, слабохарактерен и может погибнуть. В ту пору Поль был оптимистом; ему казалось, что все складывается в его пользу, и он не предполагал, что честолюбивая теща может стать тираном. Поэтому, возвращаясь по вечерам домой, он уже видел себя женатым, сам себя обольщал этой картиной, сам готов был надеть мягкие туфли брака. Он слишком долго наслаждался свободой, чтобы сожалеть о ней; холостая жизнь утомила его, уже не привлекала новизной, он замечал теперь только ее неудобства и хотя иногда задумывался о трудностях семейной жизни, но чаще мечтал о ее радостях. Все это было для него ново. «Брак, — думал он, — сулит неприятности только беднякам, а для богатых добрая половина этих бед устранима». Каждый день ему приходила в голову какая-нибудь новая мысль в пользу женитьбы; перечень преимуществ брачной жизни все возрастал. «Каких успехов я ни достигну, Натали всегда окажется на высоте положения, — думал он, — это большое достоинство в женщине. Сколько выдающихся людей Империи жестоко страдало на моих глазах от неудачного брака! Моя избранница никогда не заставит страдать мое самолюбие, не нанесет урона моей гордости, а это — важнейшее условие для счастья. Тот, кто женат на хорошо воспитанной женщине, никогда не будет несчастен: она никогда не сделает его посмешищем, всегда сумеет быть ему полезной. Натали будет просто восхитительна во время наших приемов». Он припоминал самых изысканных дам Сен-Жерменского предместья и все более убеждался, что Натали если не затмит их всех, то по меньшей мере ни в чем им не уступит. Сравнение шло целиком в ее пользу. Впрочем, все эти параллели, мысленно проводимые Полем, были подсказаны его тайными желаниями. В Париже он ежедневно встречался с красивыми девушками, разными и по внешности и по характеру, но именно благодаря обилию впечатлений оставался равнодушен к ним; а у Натали в Бордо не было соперниц, она была единственной в своем роде и появилась как раз в тот момент, когда Поля преследовала мысль о браке, овладевающая рано или поздно почти каждым мужчиной. Итак, эти сопоставления наряду с доводами самолюбия и непритворной страстью, не имевшей другого исхода, кроме законного брака, довели Поля до того, что он влюбился по уши, хотя даже самому себе не решался признаться в этом, убеждая себя, что ему просто-напросто хочется жениться. Он старался отнестись к Натали беспристрастно, как человек, не желающий подвергать риску свое будущее; дружеские предостережения де Марсе еще звучали у него в ушах. Но, во-первых, женщины, привыкшие к роскоши, отличаются обманчивой простотой; они как будто пренебрегают богатством, которое служит для них средством, а вовсе не целью. Видя, что обе дамы ведут точно такой же образ жизни, как и он сам, Поль не подозревал, что под этим кроется угроза разорения. К тому же, если существуют кое-какие неписаные правила, как улаживать неприятности, связанные с браком, то нет таких правил, которые помогли бы предугадать или предотвратить эти неприятности. Несчастные браки между людьми, казалось бы, поставившими себе целью облегчить Друг другу жизнь и сделать ее приятной, объясняются постоянным общением друг с другом, которое раскрывает их подлинные качества и которого не существует между молодыми людьми до брака и не будет существовать до Тех пор, пока не изменятся французские законы и нравы. Люди, готовящиеся вступить в брак, обманывают Друг друга, и это — невольный, невинный обман: каждому непременно нужно выставить себя в наиболее благоприятном свете; они состязаются в стремлении пленить один другого и в результате представляются друг другу лучше, чем впоследствии оказываются на самом деле. В жизни, как и в природе, бывает гораздо больше пасмурных дней, когда небо покрыто тучами, чем безоблачных, когда солнце ярким светом заливает поля. Молодежь замечает только ясные дни. Позже она обвиняет брак во всех недостатках, присущих самой жизни; ведь люди склонны искать причину всех зол в том, что находится в непосредственной близости к ним.

Чтобы обнаружить по лицу, словам, манерам и движениям Натали, что она, как и всякая другая, платит дань несовершенствам человеческой природы, Полю нужно было бы не только владеть наукой Лафатера и Галля, но и тем, чего не может дать никакая наука, — умением наблюдать, требующим большого житейского опыта. Как у всех девушек, у Натали было непроницаемое лицо. Скульпторы придают выражение глубокого, безмятежного спокойствия лицам мраморных дев, воплощающих Справедливость, Невинность, — словом, божества, чуждые человеческим страстям. В этой безмятежности — обаяние девушки, признак ее чистоты. Еще ничто не волновало ее души; неразделенная страсть и обманутая надежда еще не успели нарушить невозмутимость ее лица; если же это спокойствие напускное, то в такой девушке нет ничего девического. Всегда оставаясь под крылышком матери, Натали, как и всякая испанка, получила лишь чисто религиозное воспитание да несколько материнских наставлений, небесполезных для предстоящей ей роли. Спокойствие ее лица не было деланным. Но это был всего лишь покров, под которым таилась женщина, как бабочка в коконе. Человек, умеющий обращаться со скальпелем анализа, подметил бы в ее характере кое-какие зачатки отрицательных качеств; они должны были проявиться более отчетливо при ближайшем столкновении с жизнью, как семейной, так и светской. Она отличалась дивной красотой, безупречно правильные черты ее лица были в полной гармонии с пропорциями головы и тела. Но такое совершенство несовместимо с совершенством души; исключений из этого закона почти не бывает. У истинной красавицы непременно должен быть какой-нибудь чуть заметный недостаток: он-то и придает ей неотразимую привлекательность, это тот «огонек», который возникает из противоречия чувств и приковывает взоры. Полная гармоничность свидетельствует о холодности, свойственной ограниченным натурам.

У Натали был округлый стан — признак здоровья и вместе с тем безошибочный признак твердой воли; а у людей, ум которых не отличается ни гибкостью, ни широтой, твердость воли часто переходит в упрямство. Ее руки, похожие на руки греческой статуи, свидетельствовали о том же, что и лицо и стан, — о властности, чуждой логике, о самодовлеющей воле. У нее были сросшиеся брови, а это, по мнению наблюдательных людей, признак завистливости. Выдающегося человека зависть побуждает к соревнованию, толкает на великие дела; у людей же незначительных зависть превращается в ненависть. Девиз матери «Odiate e aspettate» — был заложен в самой натуре Натали. Ее глаза, как будто черные, на самом же деле темно-карие, резко отличались цветом от волос — белокурых, с рыжеватым отливом, который столь ценился римлянами и нынче называется в Англии «auburn»; когда родители черноволосы, подобно чете Эванхелиста, то у детей зачастую бывают именно такие волосы. Белизна и нежность ее кожи придавали неописуемую тонкую прелесть этому контрасту между цветом глаз и волос, — но только внешнюю прелесть: если в чертах лица нет мягкости и округлости, то, как бы они ни были тонки и изящны, не думайте, что теми же свойствами наделена и душа. Обманчивые цветы молодости облетают, и спустя несколько лет вас поражает сухость, жесткость того самого лица, красотой и благородством которого вы когда-то восхищались. Хотя черты лица у Натали дышали величественностью, но подбородок был, как говорят художники, несколько тяжелой лепки, это позволяло предположить наличие чувств, которым предстояло обнаружиться со всею силою лишь в зрелом возрасте. Ее губы, всегда сжатые, выражали крайнюю гордость и вполне гармонировали с руками, подбородком, бровями и станом. Наконец последний признак, — его одного было бы достаточно для суждения опытного наблюдателя: в чистом голосе Натали, в ее столь пленительном голосе слышались металлические нотки. Как искусно ни владела она им, как ни мелодичны были интонации, все же его звуки заставляли вспомнить о характере герцога Альбы, от которого Каса-Реаль происходили по боковой линии. Все эти признаки указывали на бурную страстность, на способность непримиримо ненавидеть, внезапно увлекаться, но не любить; они говорили об узости ее ума, о стремлении к владычеству во что бы то ни стало, свойственном людям, втайне сознающим свою ограниченность. Быть может, здоровая кровь несколько сглаживала эти недостатки, коренившиеся в ее темпераменте и в физическом складе; они были скрыты, точно золото в руднике, и должны были проявиться лишь в результате потрясений и ударов, которые влияют на характер в течение жизни. Но в то время юная грация и свежесть, благовоспитанность, девическая наивность и миловидность окутывали ее истинный облик точно легкой вуалью, обманывая неискушенных людей. Мать рано научила ее непринужденно болтать, разыгрывая утонченную натуру, отвечая шутками на серьезные речи и пленяя изящной непринужденностью, под которой женщины часто скрывают убожество своего ума, подобно тому, как природа маскирует бесплодную почву зеленью недолговечных растений. Натали была прелестным избалованным ребенком, не знающим, что такое горе; она пленяла своей непосредственностью, у нее никогда не было глупо-принужденного вида девушки на выданье, от которой не дождешься ни словечка, ни жеста, не предусмотренных материнскими наставлениями. Натали была весела и естественна, как всякая девица, которая ничего не знает о браке, ждет от него только удовольствий, не помышляет ни о каких бедах и думает, что замужем она будет вправе делать все, что захочется. Разве мог Поль, страстно влюбленный в нее, разгадать характер этой девушки, пленившей его своей красотой, и предвидеть, какой женщиной станет она в тридцатилетнем возрасте? Ведь ее внешность могла бы обмануть даже людей, умудренных опытом. Обрести счастье, женившись на этой девушке, было трудно, но все-таки возможно. Все дурное в ее характере находилось еще в зародыше; было немало и хороших задатков. А ведь нет такого хорошего задатка, который не пересилил бы дурные наклонности, если его развивают опытной рукой, в особенности когда дело идет о девушке, полюбившей впервые. Но чтобы переделать столь неподатливый характер, как у Натали, нужна была поистине железная рука, о какой Полю говорил де Марсе. Парижский денди был прав. Страх, внушаемый любовью, — это незаменимое средство, чтобы держать в повиновении женскую душу. Кто любит — тот боится; а кто боится — тот ближе к привязанности, чем к вражде. Разве Поль обладал хладнокровием, рассудительностью, твердостью опытного супруга, необходимыми для этой тайной борьбы, которой жена не должна даже замечать? Да и любила ли Натали Поля? Подобно большинству девушек, она приняла за любовь первое проявление инстинкта, то приятное чувство, какое было в ней вызвано внешностью Поля; но она ничего не знала ни о браке, ни о семейной жизни. Граф де Манервиль, приобщившийся к дипломатии, знакомый с придворной жизнью всей Европы, один из изящнейших молодых людей Парижа, не мог казаться ей тем, кем он был на самом деле, — человеком заурядным, лишенным твердости духа, робким и в то же время мужественным, быть может, энергичным в тяжелую минуту, но не умеющим ограждать себя от тех неприятностей, которые отравляют счастье. Хватит ли у нее в будущем ума и такта, чтобы, несмотря на присущие Полю недостатки, оценить его, как он того заслуживает? Не станет ли она преувеличивать все плохое и забывать все хорошее, как обычно поступают молодые женщины, ничего не смыслящие в жизни? В известном возрасте, когда житейские невзгоды кажутся женщине серьезным несчастьем, она готова все простить тому, кто избавляет ее от них. Но где было взять ту примиряющую силу, ту опытность, которые могли бы помочь молодым супругам, научить их искусству быть счастливыми? Поль и его жена воображали бы, что любят друг друга, а между тем вся любовь заключалась бы в подчеркнутой ласковости, какую не прочь проявлять на первых порах всякая молодая жена, да в восторженных восклицаниях, какие расточают мужья, вернувшись с бала и все еще находясь во власти вожделения. Разве при таких обстоятельствах Поль не очутился бы под властью жены, вместо того чтобы подчинить ее себе? Были ли основания с уверенностью сказать «нет»? На что мог бы еще отважиться человек с сильным характером, то безвольному человеку грозило гибелью.

Но мы не задавались целью описать превращение холостяка в женатого человека, хотя эта картина, набросанная широкими мазками, была бы не лишена заманчивости, какую придают скрытые бурные чувства самым обыкновенным происшествиям нашей жизни. Рассказ о событиях и замыслах, приведших Поля к браку с мадемуазель Эванхелиста, — не более как предисловие; основная же цель произведения — изобразить комедию, предшествующую всякому браку. До сих пор драматурги почему-то упускали из виду такие темы, хотя последние могли бы послужить плодотворной почвой для их творчества.

Сцены этой комедии, навсегда определившей будущность Поля и с трепетом ожидавшейся г-жой Эванхелиста, — сцены препирательств при составлении брачного контракта, — происходят во всех дворянских и буржуазных семьях, ибо человеческие страсти разжигаются одинаково сильно и крупными и мелкими денежными расчетами. Все эти комедии с непременным участием нотариуса более или менее похожи на комедию, которая описывается здесь и любопытна не столько тем, что сказано на страницах нашей книги, сколько теми воспоминаниями, какие она пробудит у женатых людей.

В начале зимы 1822 года Поль де Манервиль через свою двоюродную бабку, баронессу де Моленкур, сделал Натали предложение. Хотя баронесса никогда не проводила в Медоке больше двух месяцев, но на этот раз она осталась там до конца октября, чтобы помочь внучатому племяннику и заменить ему мать.

После предварительных переговоров с г-жой Эванхелиста бабушка, весьма опытная старая дама, сообщила Полю о результатах своих хлопот.

— Все устроено, мальчик! — сказала она. — Побеседовав о денежных делах, я выяснила, что г-жа Эванхелиста от себя лично ничего не дает дочери, но Натали, выходя замуж, сохраняет все свои права на наследство. Женись, мой друг! Всякий молодой человек, если у него есть титул, имения, переходящие от предков к потомкам, и желание продолжить свой род, рано или поздно должен вступить в брак. Мне хотелось бы, чтобы мой Огюст пошел по тому же пути. Ты можешь жениться и в мое отсутствие; моя обязанность — лишь благословить тебя, а таким старухам, как я, нечего делать на свадьбе. Поэтому я завтра уеду к себе, в Париж. Когда ты введешь свою жену в свет, мне будет гораздо удобнее принимать ее у себя, чем здесь. Если тебе в Париже негде жить, то вы всегда можете поселиться у меня; я охотно предоставлю вам третий этаж моего особняка.