Брат мой, ящер
Шрифт:
— Пап, а ты уверен, что тебе…
— Уверен, уверен. Мне уже можно. Мне, сынок, все можно, за исключением сущего пустяка.
— Какого?
— Быть прежним волкодавом… Я почему-то вспомнил сейчас парнишку, с которым учился в институте. Миша Раскатов его звали. Недавно умер, бедняга. Никогда не встречал такого восторженного человека. Идет мимо самая обыкновенная деваха, он млеет: какая фемина! Купим на двоих бутылку самого дешевого портвейна, он в экстазе: какое вино! Вот и я, кажется, становлюсь таким же.
Через полчаса они уже сидели за столом. В центре стола стояло огромное блюдо с еще дымившимися шашлыками на длинных
— Я не знаю, кто наделил вас такой волшебной силой исцелять больных и буквально возвращать их к жизни, но я благодарно и смиренно молюсь за него. И за вас, мои дорогие целительницы. Вы даже не представляете, что вы сделали для меня. Впервые за долгое время голова моя легка и светла, и мне хочется петь. Жаль, что у меня нет ни голоса, ни слуха.
Бургундское было великолепно, шашлык таял во рту, и Ирина Сергеевна с трудом удерживала слезы — так взволновала ее простая человеческая благодарность. Ради таких мгновений стоило терпеть всяких там Стрельцовых, всяких мерзавцев, пытавшихся нагадить ей.
Она поймала на себе взгляд хозяина, и ей почудилось, что было в нем что-то еще, кроме благодарности за возвращение к жизни. Она могла гнать от себя эту мысль сколько угодно, но неподконтрольная ей женская интуиция шептала: ты же нравишься ему как женщина. Господи, она уже забыла время, когда могла кому-то нравиться. Ощущение было одновременно и щекочуще-приятным, и чуть стыдным. Наверное, оттого, что никогда раньше она не изменяла Яше, даже в мыслях.
После обеда хозяин предложил им осмотреть участок, поросший сосной.
— Участки здесь огромные, некоторые даже в гектар размером, а то и чуть больше, — объяснил Захар Андреевич, — поселок был после войны, что называется, генеральским — многие генералы получили здесь участки. Ну, а потом генералы старились, умирали, не все наследники хотели и могли позволить себе содержать такие дома, началась большая распродажа. Я купил этот участок в девяносто пятом. Говорю участок, а не дом, потому что дом был в таком скверном состоянии, что я его просто разобрал и выстроил вот этот. Господи, сколько часов я просидел с архитектором, сколько мучился со строителями, может, поэтому-то я так люблю этот дом… А сейчас вернемся лучше домой, по-моему, собирается дождик, и посидим перед камином. Это тоже моя маленькая гордость.
Камин и впрямь был великолепен, с широкой мраморной полкой, на которой тикали большие часы с множеством ангелов, с коваными чугунными решетками, за которыми потрескивали поленья.
— Ирина Сергеевна, Маша, я так понимаю, что вы бы хотели услышать мое мнение о том, что вам делать дальше. Я ничего не хочу и не могу решать за вас, с меня достаточно того, что я решил круто изменить свою жизнь. И даже натуру. Я просто хочу поделиться с вами какими-то мыслями.
То, что вы делаете — это обоюдоострое оружие. Вообще, почти все, что делают люди, имеет свои плюсы и минусы. Исцелять людей — это, бесспорно, святое дело. Но не слишком много людей живут по божьим заповедям и не слишком многие хотят это делать. Когда ваше исцеление на них не действует, они оскорблены. Только единицы способны здраво оценивать себя. Остальные всегда найдут виновных в неудаче исцеления в лице тех, кто лечил.
— Я это прекрасно понимаю, мы уже с этим не раз сталкивались, — нетерпеливо перебила хозяина Ирина Сергеевна.
— Я и не
— Под какой крышей?
— В смысле под чьей-то защитой. Под защитой тех, кто не дал бы обиженным нападать на вас.
— Например?
— Употребляя слово «крыша», я вовсе не имею в виду обязательно какой-нибудь криминал. Например, вы могли бы заручиться поддержкой церкви…
— Боюсь, это невозможно, — покачала головой Ирина Сергеевна.
— Почему?
— Они уже имели со мной разговор. Человек из Патриархии, с которым я разговаривала, утверждал, что он встречается со мной сугубо неофициально, но я уверена, что его начальство знало о нашей встрече и послало его, скажем так, на разведку. Выведать, можно ли и стоит ли иметь со мной дело.
— И к чему вы пришли?
— Он-то, этот протоиерей, предлагал сотрудничество, но я не могла согласиться. Я сказала — и довольно резко, может, даже чересчур резко, — что слишком многое нас разделяет. И в первую очередь нежелание церкви всерьез бороться за соблюдение заповедей, другими словами — нравственности.
— Не берусь судить, кто из вас прав, хотя склонен полагать, что вы наступили на их больную мозоль. Ладно. Можно было бы еще найти какое-нибудь могущественное учреждение, вплоть до администрации президента, но, боюсь, это еще сложнее, чем работать с церковью.
— Почему?
— Вы еще спрашиваете? Мы же об этом все время и говорим, дорогая Ирина Сергеевна. Мне приходилось встречаться с людьми из администрации. Большинство из них вполне достойные люди, люди думающие, и работают они по двенадцать часов в сутки. Но если вы спросите меня, есть ли среди них такие, кто никогда не нарушает божьи заповеди, я отвечу: нет. Потому что политик уже в силу своей профессии и положения не может иногда сказать правду. И даже должен утаить ее. Иногда он даже должен солгать. Потому что только наши наивные либералы полагают, что управлять нашей огромной многонациональной и многоконфессиональной страной можно в белых перчатках и с розой во рту. С нашей историей и вековым грузом не самых лучших традиций в белых перчатках можно лишь добить несчастную Россию. Нет, они вам не защитники и не помощники. И не потому, повторяю, что не захотели бы помочь вам, а потому, что они реалисты.
— Тогда кто?
— Боюсь, друзья мои, что мир наш слишком несовершенен для прямого соприкосновения с богом. Ведь, как я понимаю, ваше целительство идет от него. С другой стороны, вы, мне кажется, вряд ли согласитесь отказаться от своего дара и своей миссии. Так что выход один: нести свой крест. Просто нужно очень осторожно выбирать своих пациентов и всегда быть готовым к любым неприятностям. Со своей стороны, я могу обещать вам, что мои помощники, те, кто останется со мной после отхода от дел, всегда помогут вам по мере своих сил и возможностей…
— Если честно, Захар Андреевич, ничего особенно нового мы от вас не услышали, — вздохнула Ирина Сергеевна.
— Что делать, благодетельница, мир таков, какой он есть. Нового в нем не много. И каким-нибудь петушиным словом его не переделаешь. Многие ведь уже пробовали. Особенно у нас в России. И потом, простите, я законченный эгоист. Только что вы вернули меня к жизни, и убиваться от того, что мир полон негодяев, я просто не в состоянии. Лучше я еще раз поклонюсь вам и еще раз скажу спасибо.