Брать живьем! 1919-й. 2
Шрифт:
– Нет, такого не припомню…
– Ну, может быть, это случилось ночью, когда в доме, где остановилась ваша семья, все спали?
– Не думаю…
– А я вот как умею рисовать! – воскликнул внук старушки, сунув мне в руку альбом.
Я бегло просмотрел несколько рисунков. Мальчик достаточно умело отобразил на бумаге соседние дома, экипажи, катящиеся по улице, пешеходов, поле с подсолнухами, разных лесных зверушек. Получались у него и лесные деревья. Мне приглянулась корявая сосна на одном из последних рисунков. Ее треснувший ствол согнуло
– Сашенька неплохо рисует, правда? – Старушка с нежностью погладила непокорные волосы внучка. – Зеновий, который в детстве и сам рисовал, думал определить его со временем в художественную школу.
– У мальчика определено есть талант… Cкажите, а зять делился с вами подробностями пребывания в лесу?
– Рассказал все как есть. Очень переживал, что сумки с драгоценностями исчезли… Боже мой, недавно потеряла дочку, теперь ушел из жизни Зеновий. Придется одной поднимать внука, а это ох как непросто!
– Вам обязательно помогут, Евпраксия Тихоновна. Еще раз, мои соболезнования.
Я спустился вниз и сел в пролетку. Нетесов, развернув лошадь и стегнув ее кнутом, поинтересовался:
– Ну, как? Удалось вам что-нибудь выяснить?
– Артем, мы с тобой почти одних лет, давай на «ты»… Насчет выяснить… не сказал бы, что обогатился важными сведениями, но все, как говорится, в копилку.
Хм-м, поговорить-то поговорил, только проку чуть. Не дает мне покоя этот клад. Мог ли Зайцев пойти на аферу? Мог, конечно, но что-то слабо верится. А Соколов?.. Похоже, он и впрямь затеял какую-то игру с похитителями. Значит, на него падает подозрение?.. Черт его знает!.. А вдруг милиционеры, скитаясь по лесу, пошли на сговор и вдвоем перепрятали cаквояжи? Версия имеет право на существование, как и то, что клад могли отрыть либо казаки, либо бандиты.
Не проехали мы по улице и пятидесяти метров, как от одного из домов к пролетке метнулся невысокий полноватый мужчина.
– Караул! – кричал он скрипучим басом, размахивая руками. – Беда!
– В чем дело, дядя? – притормаживая лошадь, спросил Нетесов. – Мы из милиции.
– Из милиции? Отлично… то есть, какое там отлично? Соседа зарезали!.. Видно, вон те, в бричке!
Я проследил взглядом за движением его пальца и увидел, как впереди неспешно катит черный экипаж.
– Ваше полное имя? – резко произнес я.
– Пров Василич Голиков.
– Оставайтесь здесь! – приказал я ему и, взглянув на Нетесова, махнул рукой. – Артем, гони за бричкой!
– Эх, лошадка-то приустала. Ну, ничего, попробуем.
Лошадь, действительно, не показала в деле особой прыти. Заметив за собой погоню, двое в бричке легко от нас оторвались и свернули в третий по счету переулок. Когда мы до него добрались, их уже на нем не было видно.
– Скоро же они его преодолели! – сказал я, поглядев на пустую дорогу. – Как называется переулок, Артем?
– Cиреневый.
– Сиреневый, значит… Ладно, поворачивай назад!
Голиков послушно ждал нас на том же месте, где был оставлен. Мы спрыгнули с пролетки и поспешили за ним через открытую настежь калитку к дому – основательному каменному строению с новой железной кровлей и красивым деревянным крыльцом.
– Захожу к соседу, будем говорить, соли попросить, а ему уж ни до чего нет дела, на полу лежит весь в крови! – тараторил Голиков, оборачиваясь к нам. – И кто ж его так?.. Боже, твоя воля, вот, изверги!..
– Вы их хорошо рассмотрели?
– Убивцев-то?.. Нет, они уж в бричку садились, когда я из дома вышел.
– А вы где живете?
– Через дом отсюда.
Пройдя крыльцо и сени, мы зашли внутрь дома. Добротная мебель, красивые обои, блестящий паркет, картины на стенах – все указывало на то, что под этой крышей царило благополучие.
– В зале лежит, бедняга – сказал наш провожатый, указав на тяжелые плюшевые портьеры.
Едва мы откинули их, как в ноздри ударил тошнотворно-приторный запах крови. Мертвец, мужчина лет сорока с обширной лысиной и пушистыми бакенбардами, лежал в домашней одежде на боку, обняв руками живот и подтянув к нему ноги. Персидский ковер был сплошь заляпан кроваво-красными пятнами.
– Ох, Ларион Захарыч, Ларион Захарыч! – протянул Голиков, тяжко вздыхая. – И как же тебя, соседушка, угораздило?
– Фамилия жертвы? – повернулся я к нему, доставая блокнот с карандашом.
– Березнев.
– Место работы?
– Ларион Захарыч на станции диспетчером служил. Должность доходная, в достатке, как видите, поживал.
«Так, так, значит, досконально знал суть железнодорожных перевозок, – подумал я. – Состав сюда, вагон туда…».
– Ларион Захарыч был женат, гражданин Голиков?
– Благоверная ему рога наставляла, не выдержал, развелся. Детей с ней так и не нажил.
Я наклонился над убитым и увидел, что его дважды ударили ножом в область печени. Заглянул затем на кухню. На столе, застеленном светлой клеенкой, стояли сковородка с еще теплой жареной картошкой, тарелка с салатом из огурцов и миска со спелыми яблоками, два стакана и бутылка с каким-то спиртным напитком. Я поднес к носу горлышко бутылки – однозначно, самогон! В пепельнице лежала мятая пачка папирос Дюбек и куча окурков. С кем же распивал самогон Ларион Захарыч, прежде чем отойти в мир иной? А, может, гость прирезал его в последовавшей размолвке?
– Пров Василич!
– Я здесь.
– Как думаете, кто сегодня был в гостях у Лариона Захарыча?
– Не знаю, что и сказать. У него были родственники и знакомые, не без этого…
– Он курил?
– О, еще как! Я сам был таким. Всю жизнь по почтовому ведомству, сидишь в конторе целый день и дымишь как паровоз. Но нашел в себе силы, бросил. А Ларион Захарыч и не думал расставаться с вредной привычкой. Зайдешь к нему бывало, в картишки там перекинуться или в шахматы сыграть, он все с папиросой в уголке рта. И предпочитал одну марку – Дюшес.