Братишка, оставь покурить!
Шрифт:
— Я скрутил одного, — тоже негромко ответил я.
Серб придвинулся ко мне. Судя по чуть слышному щелчку, он вогнал кинжал в ножны.
— Да? Напрасно, — прокомментировал он.
Вспыхнул чуть заметный лучик фонарика. Он торопливо пробежал по положаю.
Труп у пулемета. По камням уже широко растеклась лужа крови. Рядом скорчился другой человек, неестественно закинув голову к звездному небу; горло его широко и глубоко перерезано. Чуть в стороне лежит на животе еще один труп, крови на его темной одежде не видно, наверное Радомир убил его ударом в спину. Больше
— А, ипичку твою мать! — ругается Радомир.
Не понял. Что его могло так удивить?
— Пикнешь — убью! — шепчу я по-русски в ухо пленнику. — Понял?
Человек покорно, насколько позволяет заломленная к затылку рука, торопливо кивает. Я отпускаю ему рот, опять шепчу:
— Вторую руку!
Теперь остается их только связать. Что я и делаю.
Рывком переворачиваю его на спину. Лучик фонарика падает на широко раскрытые от ужаса глаза.
— Ну ни хрена себе! — не выдерживаю и я.
Право слово, есть от чего удивиться.
На меня во все глаза смотрела… девушка. Совсем еще молоденькая девушка, насколько можно было определить ее возраст в тенюсеньком лучике фонарика.
Да, под счастливой звездой ты родилась, подруга! Что меня удержало от того, чтобы не воткнуть жестокую сталь кинжала и в твою, созданную для жарких поцелуев, нежную шейку? Прямо вот в это беленькое, в темных прожилочках, горлышко…
— Пикнешь — зарежу! — пообещал я еще раз, вытирая окровавленное лезвие ножа тряпочкой, по несколько штук которых специально для таких целей всегда носил в кармане.
Правда, теперь я эти слова сказал просто от растерянности, чтобы хоть что-то сказать.
— Напрасно ты ее пожалел, — повторился и Радомир. — Что мы теперь с ней делать будем?
Спросил бы что полегче! Я и сам теперь думал об этом же. Но не добивать же теперь! Сразу, с наскока, в бою, убить можно. А ДОБИТЬ… Я так не умею. Как ни крути, а Радомир прав.
Ладно, что сделано, то сделано! Будем исходить из сложившейся реальности.
Я наклонился, взял ее за одежду на груди, рывком приподнял, усадил, привалив связанными за спиной руками к камням.
— Ты меня понимаешь? — спросил я ее на своем ломанном сербском.
— Да, — так же тихо ответила мусульманка.
Ну что ж, и это уже хорошо. Хотя с другой стороны, так оно и должно быть, наше взаимопонимание вполне объяснимо и понятно.
В принципе такой нации как мусульмане в природе не существует. В том числе и в Югославии. Мусульмане как таковые — это, естественно, всего лишь приверженцы религии, у которых нет бога кроме Аллаха, у которого, соответственно, только один пророк по имени Магомет. Мусульмане, как этническое образование, это изобретение Иосипа Броз Тито, югославского героя Второй мировой войны, а затем коммунистического диктатора, балканского аналога Иосифа Сталина или Мао Дзе-дуна. Именно маршал Тито в свое время придумал сербов православного христианского вероисповедания оставить собственно сербами, а тех же сербов, только поклоняющихся Аллаху и Магомету, в документах окрестил мусульманами. Мусульманами, получилось, не в религиозном смысле, а мусульманами в смысле вроде как этническом. Глупость, конечно, несусветная. Ну да так уже сделано. И теперь, в данной войне, этих сербов-магометан и называли муслимами или мусликами.
Таким образом язык у сербов и мусульман практически один и тот же, хотя, конечно, некоторые лингвистические различия имеются. Впрочем, во всей Югославии в старых ее границах, до распада, люди друг друга понимали без особых проблем — от прогермански настроенной Словении, идеологические лидеры которой почему-то патологически желают, чтобы коренной народ республики считался альпийским народом, до Македонии, немалая часть народа которой не прочь присоединиться к Греции, где, как они, вслед за известным литературным персонажем, считают, все есть, Черногории с ее оригинальной версией православия, и Косово, где проживает немалая часть этнических албанцев.
Хорошее, все-таки, что ни говори, дело, когда у разных народов есть некий универсальный язык, облегчающий взаимопонимание. Нынешняя повальная англизация культуры в ее американизированной форме положение не спасает. Равно как и попытки создания некого искусственного всеобщего языка, типа эсперанто или воляпюк… Право же жаль, что мы, славяне, словно ветви гигантского дерева, слишком далеко отошли друг от друга и потеряли тот единый праславянский язык, который позволял нашим предкам понимать друг друга на гигантской территории от верховьев Волги до Дании и от Баренцева моря до Адриатики…
— Тебя как зовут? — начал я допрос, присаживаясь возле девушки на корточки.
— Мириам, — тихо ответила она.
Мириам. Красиво. Что-то библейское. Или просто производное от Марии?
— Слушай меня внимательно, Мириам, — серьезно заговорил я. — Если ты не будешь дергаться, мы тебе ничего плохого не сделаем. Обещаю. Ну а если попытаешься бежать или кричать, я буду вынужден тебя застрелить.
Застрелить!.. Чуть не забыл. Ведь у меня автомат остался там, за бруствером!
— Я не буду кричать, — тихо повторила Мириам.
Очень хочется в это верить. Потому что и в самом деле убивать это красивое юное создание не хотелось. Не просто не хотелось — я не смог бы это сделать. Правда, тут же поправил я сам себя, Радомир сделает это без малейших колебаний.
Или все-таки тоже не смог бы сделать?
— Вы здесь были одни или поблизости есть еще положаи? — задал я главный в данной ситуации вопрос.
— Недалеко есть еще один положай, там находится наш взвод, — быстро ответила девушка.
Скорее всего, она соврала. Уж слишком торопливо она это сказала. И неестественно преданно выглядели в это время ее глаза. Соврала… Только в чем соврала — что неподалеку находится целый взвод или же в том, что больше поблизости вообще никого нет?
— Мириам, не надо обманывать, — я постарался, чтобы слова, несмотря на то, что я говорил совсем негромко, звучали как можно грознее. — Отвечай еще раз: как далеко отсюда находятся ваши?
Так и есть, не ошибся. Ее глаза, не выдержав, вильнули в сторону.