Братишка, оставь покурить!
Шрифт:
— Разрешите выполнять?
— Действуй!
…Все пошло кувырком буквально с первых минут боя. Кто в том виноват — не мне судить. Говорят, потом в вышестоящих штабах тщательно разбирались, почему так произошло, якобы проанализировали допущенные просчеты… Во всяком случае, подобных потерь больше в дивизии больше не было, так что, наверное, и в самом деле в ошибках разобрались.
Только нам-то, зажатым в тот день в теснине улочек на окраине Герата, было от осознания, что из наших смертей будут сделаны должные выводы, легче не становилось!
Скорее всего, впоследствии рассуждали мы, утечка информации произошла от союзничков — среди них предателей и «перевертышей» было немало.
Как бы то ни было, втянуться в лабиринт улиц нам позволили без особых помех. А потом произошло то, что в подобной ситуации и должно было произойти. Рвущиеся впереди танки напоролись на мины, после чего идущая за ними бронированная техника оказалась блокированной и беспомощной. А на нас со всех сторон обрушился ураганный огонь безоткатных орудий, гранатометов, не говоря уже о стрелковом оружии. И тут же стало ясно, что в самом изначальном замысле боя была допущена ошибка. Потому что в подобных случаях обязательно необходимо фаланговая поддержка пехоты, которая бы продвигалась дворами и домами, вытесняя снайперов и гранатометчиков противника.
Короче говоря, моя рота скоро напрочь потеряла боевую связь с другими подразделениями. Более того, боевые машины вынуждены были действовать каждая самостоятельно, превратившись в автономные боевые единицы.
Бронетранспортер, в котором находился я, неожиданно оказался на небольшой площади, на которой сходилось несколько кривых улиц. Вокруг дым, пыль, разрывы… Эфир клокочет приказами, докладами, призывами о помощи — и матом, матом, матом…
Рваться дальше было бессмысленно — только людей гробить. Надо было отходить, причем отходить немедленно. И отходить всем, потому что каждый, кто тут отстанет, оказывается обреченным.
— «Буревестник», я «Ласточка», — орал и я, внося свою лепту в какофонию эфирного бедлама. — «Буревестник», ответь «Ласточке»!
— Я «Буревестник», — донесся наконец металлический голос. — Доложи, где ты находишься?
Я объяснил где.
— Успокойся, всем тяжело, — услышал в ответ. — Объясни четко, где ты застрял.
А как я ему мог четко объяснить? И даже не потому, что я не разбираюсь в карте, я в ней, в карте, как раз разбираюсь очень неплохо — просто тут, в такой обстановке невозможно четко определить место своего расположения. Немыслимое нагромождение дувалов, каких-то глинобитных построек, арыков — и клубы дыма и пыли вокруг, плотно заволакивающие небо. Я назвал в эфир квадрат.
— Дальше по «улитке» не то три, не то девять.
— Понял. Ты, «Ласточка», дальше всех залетел… Ладно, держись, будем вытаскивать… Сейчас в твою сторону пойдут «вертушки», обозначься дымами.
О Боже! Какими дымами себя обозначишь, если вокруг такое творится! Какие сюда могут сунутся вертолеты, если из каждого двора может в из сторону сорваться «стингер» или «поработать» ДШК?..
Впрочем, все это у меня мелькнуло в голове лишь мимоходом. Нужно было спасать оставшихся людей, принимать меры к обороне.
Такого жуткого боя в моей биографии еще не было. Чтобы рассказать о нем, нужно быть Бондаревым. Поэтому только несколько эпизодов.
Бронетранспортер, в котором находилось отделение, командовал младший сержант Шиманский, следовал, как ему и было предписано, за танком. Вытоптанная, выжженная земля от гусениц танка вздымалась за его кормой, густо заволакивала триплексы приборов наблюдения БТРа.
Мины взорвались почти одновременно — одна разворотила гусеницу танка, другая с корнем вырвала колесо бронетранспортера. Замечу для непосвященных, что БТР так устроен, что даже если он лишится трех колес, все равно сможет самостоятельно двигаться — при условии, конечно, что колеса будут сорваны не соседние. Так что боевая машина еще попыталась вырваться из западни. Но тут ее корпус сотряс жуткой силы удар. И мгновенно умолк крупнокалиберный пулемет, который размеренно выстукивал короткие очереди.
— Огонь! — орал Шиманский.
Однако пулемет продолжал молчать. Командир обернулся. И ему, уже успевшему много чего повидать на этой войне, стало жутко.
Сорванная из гнезда угодившим в нее снарядом башенка бронетранспортера чудовищными клещами зажала голову пулеметчика. И теперь его тело в потрепанном комбинезоне, с неестественно обвисшими руками безжизненно висело в полумраке за спиной командира.
Корпус машины потряс еще один удар.
— Еще мину «поймали», — послышался крик водителя.
— Как машина? — это командира интересовало больше всего.
— Пока тянет…
Это были последние слова водителя. Новый взрыв потряс БТР. Взвизгнув, разом умолкли оба двигателя. Водитель черным ребристым шлемом упал на Шиманского. Из кровавого месива изумленно смотрел на командира уже мертвый глаз.
Сержант оттолкнул тело убитого, попытался завести машину, увести ее из-под кинжального огня. Ухватился за обруч руля. И тут же понял, что все бесполезно — руль провернулся неестественно легко, было слышно, как где-то под днищем рассыпался подшипник.
— К машине!
Теперь нужно было срочно покинуть спасительную до сих пор броню, которая в одно мгновение превратилась в стенки гроба.
По тому, как сзади дохнуло горячим, но более свежим, чем прокисший пороховыми газами, воздухом, по тому, что громче загремела густая стрельба, стало ясно, что сзади раскрыли десантный люк. Шиманский не рискнул выбираться через верхний люк, начал пробираться в салон. По пути задел еще теплое тело пулеметчика. Оно откачнулось.
Под колеса их выбралось только четверо.
— Будем биться, ребята! Нас не оставят.
…Их и не оставили бы. Если бы знали, где они находятся, если бы знали, что они еще отбиваются, если бы знали, в каком колене проулочка их искать. Весь бой практически распался на такие вот отдельные очажки обороны, а пробившиеся нам на помощь подразделения просто собирали всех, кому посчастливилось оказаться у них на пути. Потому что сориентироваться в какофонии боя возможности просто не было…
Они вчетвером отбивались, пока хватило патронов. А душманы на рожон особенно не лезли, не высовывались, словно выжидали чего-то.