Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)
Шрифт:
— Екатерина Григорьевна, там у них тачанка. Они Прота уволокли. И ваш писклявый с ними, — завопил Пашка.
Катя высунулась подальше из окна, с трудом разглядела уходящую по сельской улице повозку, догоняющих ее верховых. Сплюнула с высоты в лужу:
— Павел, наших верховых живенько готовь. Я сейчас.
Наполняя магазин, Катя резко шагала по сводчатому коридору. Из кельи высунулась рябая пожилая монашка.
— Рано еще! — рявкнула Катя в перепуганное лицо. — Воюют здесь!
Сестры Ольга и Евдокия удрать не решились. Ольга-Елена медленно выпрямилась у побеленной
— Расстреляешь нас?
— Эту-то дурочку за что? — Катя постучала стволом по макушке сестры Евдокии. — Ползи отсюда, сестра-ординарец, о тебя пачкаться не буду.
Евдокия отползла на шаг, подняла бледное веснушчатое лицо:
— Как же это, а, сестра Ольга? Я вас не оставлю. Разве господь позволит, чтобы…
— Рот закрой, пока мозги в башке, а не на стенке, — процедила Катя. — Не к тебе разговор.
Ольга смотрела бледная, высокомерная. Лицо точеное, иконописное — совсем святая.
— Сдала, значит, мальчика? — тихо спросила Катя. — Он-то что тебе плохого сделал? Продала? Или так — лишнее беспокойство отвела подальше от обители?
Елена надменно опустила густые ресницы:
— Так господь подсказал. Церковь наша от лжепрорицателей и колдунов-обманщиков излишне претерпела. Скверна и смущение от речей подобных бесноватых безумцев ныне плодится безмерно.
Катя смотрела в прекрасное строгое лицо и никак не могла поверить:
— Да что ж ты дура такая, а? Лена, Леночка, ведь мир — вон, он там, за окном во все стороны простирается. Открытый ведь мир, всем открытый. Ой, дура ты, — Катя зажала исцарапанной кровоточащей рукой рот, качнула головой. В глазах поплыло от сдерживаемых слез.
— Это ты-то меня наставлять будешь? — сестра Ольга нашла в себе силы улыбнуться. — Ты? Меня?! Звереныш дикий. Кошкой бродячей да бездомной живешь. Стреляй, хватит лицедействовать. А если поняла меня — уходи. Ты ведь поняла меня, а, Катя? — монашка оторвалась от стены, голубые глаза сверкнули. — Не держи зла. Простить ведь легко. Милосердием, Катюша, мир держится. Ибо сказано о Страшном суде: «Вы, помогавшие вашим сестрам, идите направо; вы, бывшие с ними суровы, идите налево».
— Я тебе не праведница, чтоб походя прощать. Ведь сука ты, Елена Прекрасная. Мир отнюдь не милосердием держится. Я только в честность верю, — Катя поморщилась. — Впрочем, это мы с тобой уже обсуждали. Любого бы пристрелила. Тебя не могу. Да ты не улыбайся, не радуйся. Зверь я безжалостный, твоя правда…
Рукоять «маузера» обдуманно врезалась в прекрасное лицо, — кольцо на рукояти разодрало насквозь щеку, хрустнули зубы. Изуродованная сестра-хозяйка ударилась о стену, со всхлипом осела на пол.
Катя на миг зажмурилась, посмотреть в залитое кровью лицо не хватило сил. Махнула пистолетом:
— Твой черед, сестра Евдокия, — принимай страдалицу. Выхаживай невинную праведницу скрупулезно. Обманула она сама себя. Ну, на то, видно, божья воля. Прощайте, девы непорочные, — Катя пошла к лестнице.
— Накажет тебя, господь. Ох, как накажет, — прошипела сестра Евдокия, протягивая руки к хлюпающей кровью Ольге.
— Само собою, — согласилась
Пашка красовался с лихо упертым в бедро карабином, удерживал под уздцы оседланных верховых. Из-за угла выглядывали перепуганные монашки. Как всегда мрачный Герман, не обращая на зрительниц внимания, пытался ровнее утвердить на голове свою студенческую задрипанную фуражку.
— Мы уж не чаяли вас увидеть, — заметил прапорщик.
— Виновата, — буркнула Катя. — Обещаю полностью реабилитироваться в глазах личного состава. Попозже. Где мои штаны, будь они неладны?
— На месте ваши галифе, — ядовито заверил Герман. — Мы за них решили насмерть стоять.
— Благодарю, — Катя шмыгнула за дверь, испещренную свежими пулевыми пробоинами.
Парни переглянулись, слушая треск с ненавистью сдираемых темных одежд.
— Павел! — рявкнула изнутри предводительница. — На тебе бричка и имущество. Помнишь рощу, где мы стояли до бойни в корчме? Это у реки, рядом с развилкой дорог. Там и встречаемся. Езжай осторожно, не напорись.
— Как же так, Екатерина Григорьевна? — с обидой сказал юный большевик. — А Прот наш как же? Мы на свежих лошадях мигом их догоним.
Катя вылетела наружу, с яростью затянула на талии ремень с оружием:
— Тогда Прота могут подстрелить ненароком. Или нароком. Он у нас юноша шибко ценный. Погоню они ждать будут. Двинем наперерез, через лес. Герман, ты со мной?
Прапорщик молча кивнул и принялся вдевать сапог в непослушное стремя.
— А я опять в обозе?! — возмутился Пашка. — Я вам что, калека — на облучке сидеть?
— Следуешь без суеты, как основная ударная сила. — Катя взлетела в седло. — После реки нам без тарантаса не обойтись. Да помоги ты господину прапорщику!
Герман, с помощью Пашки, наконец утвердился в седле.
— Ты накоротке повод держи, как мы говорили, — напомнил Пашка, похлопывая кобылку по крупу.
— Пошли, ваше благородие, — приказала Катя, уже слегка жалея, что взяла с собой непривычного к седлу прапорщика.
— Ой, Екатерина Григорьевна, — спохватился Пашка. — А Витка? Я ее с собой забираю или как?
— Она свободный человек. Захочет ехать — не препятствуй, — Катя сдавила каблуками бока своего мышастого.
Из-под копыт летели липкие ошметки грязи. Уже далеко позади остались ободранные ворота монастыря. Двое всадников пронеслись сельской улочкой, полностью вымершей по случаю стрельбы. Прапорщик пока не отставал. Хорошо. Оборачиваться и разговаривать Кате не хотелось. Ветер сушил на щеках запоздалые, глупые и совершенно ненужные слезы. Обидно. И стыдно за собственную наивность. Стыдно. Ладно, свою боль привыкла терпеть. Теперь и чужую запомнишь. Треск зубов под округлой рукоятью «маузера». Безобразно рассеченную щеку. Ужас понимания в небесно-голубых глазах. Раньше боли почувствовала сестра Ольга, что красоту навсегда отняли. Кончилась Елена Прекрасная. Осталась крыса, лживая, тощая, монастырская.