Братья и сестры
Шрифт:
Но тут женщины разом обрушились на него:
— Чего эдакое мелешь?
— С ума спятил!
— Разве этим хвастают? Беду накликать хошь?
Трофим, видимо, и сам понял, что хватил через край. Он топнул ногой, одичало помотал головой, что должно было означать крайнюю степень опьянения, и тотчас же оседлал своего любимого конька.
— У Трохи вина — Двина! — вдруг заорал он без всякой связи с предыдущим. Столько лошадь воды не выпила, сколько Троха вина… Приходи… Сейчас не то что до войны, а трезвой из моей избы
— Вот так-то лучше, — добродушно заулыбались колхозницы, которым хорошо была известна цена Трохиного хлебосольства.
Случилось это еще до колхозов. Жил тогда Трофим бедно, еле концы с концами сводил — и все, как говорил он сам, из-за чертовой бабы, которая таскала ребятишек, как щенят. Из-за этого Трофим сделался страшно скуп, пытался экономить на всем, и прежде всего на еде. В великий пост, рассказывают, ребятишки у него макали молоко шилом через тряпицу. По словам же Трофима, они это делали из-за своего примерного благочестия. И, однако, не проходило ни одного праздника, чтобы Трофим не напивался «в стельку», «в дымину», как он любил выражаться, и чтобы не орал на всю деревню: «У Трохи вина — Двина!»
Мужики с завистью поглядывали на Трофима и одного понять не могли: откуда же у него такие деньжищи?
Но скоро разгадка явилась сама собой.
Однажды о богородице Трофим по своему обыкновению шел пошатываясь по деревне и во всю глотку кричал излюбленные слова: «У Трохи вина — Двина!» Около магазина ему повстречался пекашинский зубоскал и пьяница Пека Векшин, который тут же бесцеремонно стал навязываться в гости.
Трофим было на попятный: есть, мол, квас, да не про вас, но кругом были люди, и он, быстро передумав, хлопнул Пеку по плечу:
«Пойдем, Пека, запою! До белой горячки запою…»
Дома Трофим усадил дорогого гостя за стол и после долгой отлучки из избы вернулся с четвертинкой.
«Начнем с маленькой, а к окияну приплывем», — успокоил Трофим Пеку.
Ну, с маленькой, так с маленькой — лишь бы к окияну приплыть.
Выпили по рюмашечке.
«Что, парень? — крякнул от удовольствия Трофим. — Небось как Христос по сердцу прошел? У Трохи не вино — причастье!»
Выпили еще по одной. Вдруг Трофим спрашивает:
«Ты, Пека, того… не запьянел?»
«Да с чего? Уж не с этого ли наперстка?»
«Трохин наперсток иного ведра стоит», — отрезал Трофим.
После третьей он снова спросил:
«Налить еще, Пека? Устоишь? Дойдешь до дому?.»
Пека только руками развел.
«Да ты смеешься, Трофим?»
«Какой тут смех, когда ты руками машешь?»
Пека вспыхнул, начал вставать из-за стола. Трофим Пеку успокаивать, а тот свое — хочет встать. За этой возней кто-то из них нечаянно смахнул со стола рюмку.
«Ты во как! Посуду бить! — взбеленился Трофим. — Это за мое-то угощенье?»
Пека оторвал от себя хозяина, кинулся к дверям. Тогда Трофим заорал на всю избу:
«Макса,
В ту же секунду с полатей соскочил старший сын Максимко и по-медвежьи облапил сзади Пеку.
А через несколько минут Трофим шел по деревне и всем встречным говорил:
«Пеку Векшина запоил сегодня. Всю посуду у меня перебил. Лежит на сеннике без задних ног… Весь дом винищем провонял. Скотина от тошноты стоном стонет — хоть из двора выводи».
Постепенно около Трофима собралась толпа любопытных, которая выразила желание посмотреть на распьянющего Пеку. И ведь понимал Трофим, что нельзя вести к себе мужиков, но такой уж он был: начнет хвастать — остановиться не может.
«Пойдемте, все пойдемте! Всех запою! Дальше порога моей избы никто не уйдет».
А когда мужики, предводительствуемые хозяином, подошли к его дому, то увидели: во дворе, вызволенный парнями, стоит трезвехонький Пека Векшин и на все лады поносит Трофима Лобана.
Вот почему сейчас, много лет спустя после этой истории, когда Трофим стал похваляться вином, никто не придал значения его словам.
А Трофим не унимался.
— Сейчас — не до войны, — кричал он, — не скажу, что запою, а все равно трезвой из моей избы не уйдешь!..
Под конец, когда пришла старуха и стала упрашивать его идти домой, Трофим еще пуще начал куражиться и дошел до того, что растянулся на мостках.
— Ты, Трофимушко, пьян, да умен, — съязвила Варвара. — Небось в лужу не упал — на сухое норовишь.
— А ты что? — рывком приподнялся Трофим. — Покупала мне рубаху, чтобы в лужу?
Но одумавшись, он так топнул по луже, что брызгами окатило женщин и ребятишек.
— Очумел, старый дурак! Будешь ерепениться — свяжем да бросим на задворки.
— Ха-ха-ха!
— Что вы с пьяного хотите, — примирительно сказала Дарья.
Ободренный ее сочувствием, Трофим заорал, размахивая руками:
— Все сокрушу!.. В гитлерину мать!.. Я бы этого Гитлера!..
— А что бы ты, Трофимушко, сделал? Ну-ко?
— Я бы этого Гитлера… я бы… — и тут такое завернул Трофим, что все схватились за животы.
— Тише, тише! — высунулась из окна Наденька. — Сейчас будут передавать известия.
Женщины, позабыв о Трофиме, кинулись к окну.
Несколько минут приемник визжал, задыхался от хрипа, затем сквозь хаос режущих звуков прорвался твердый басовитый голос:
— Над нашим Отечеством нависла смертельная опасность… Враг ломится к Волге, в глубь Кавказа, угрожает самым важным жизненным центрам страны… Ни шагу назад, красноармеец! Твоя сестра, твоя мать призывает тебя к защите и к мести. Помни: перед тобой враг, который убил старика — такого же, как твой отец, изнасиловал девушку — такую же, как твоя сестра, твоя невеста, погнал в рабство женщину — такую же, как твоя жена, твоя мать…