Братья-разбойники
Шрифт:
И вдруг среди нас с веселым лаем появился Каро. При блеске майского дня, он производил впечатление совершенного франта. Белая, как кипень, пушистая шерсть его закручивалась колечками и сверкала на груди и лопатках, в то время, как спина и ноги, гладко выстриженные, были нежно-розоватого цвета. На ногах у него внизу -- словно изящные гамаши из оставленной пушистой шерсти; на нервном розовом хвосте -- султан; морда, чисто выстриженная, украшалась усами и бровями, и он, с умными, ласковыми глазами, веселый, ловкий, был, действительно, прекрасивым псом.
Петр тотчас достал кусок колбасы, положил ему на нос
– - Аз, буки, веди, глагол, добро, есть!
– - и только при этом слове Каро высоко подбросил кусок, словил его в рот и опять весело завилял хвостом.
– - Стойте, братцы!
– - вдруг закричал Григорий: -- я из него сейчас страшнейшего зверя сделаю!
Мы заинтересовались.
– - А, ну!
– - сказал Петр.
Григорий подманил Каро, посадил его на задние лапы, и обмакнул кисть в красную краску.
Прежде всего, -- страшная, разверстая пасть!
– - объявил он, и от краев губ по выстриженным скулам изящного Каро провел до самых ушей полосы красной краской. И сразу получилось впечатление ужасного: словно этот громадный зев с кроваво-красными губами может раскрыться во всю величину головы.
– - Теперь сатанинские очи!
– - и Григорий быстро обвел красной и синей красками вокруг глаз Каро.
И, наконец, пустим его в радугу и число зверийо!
– - и, под общий хохот, он начертил на боках Каро роковое число 666, провел вдоль хребта зеленую полосу. по бокам пустил лучи красной, желтой и синей красками и отошел полюбоваться своим искусством.
А Каро сидел, моргая глазами, ласково всем улыбаясь и быстро, звучно хлопая хвостом по земле.
Но в какое он обратился страшилище, -- это трудно передать словами! Разрезанный до ушей кровавый рот и глаза в тройном разноцветном круге производили буквально впечатление ужаса, а пестрое, раскрашенное туловище приводило в недоумение.
Мы буквально покатывались от смеха, Григорий торжествовал, когда вдруг раздался звонкий крик служанки Грубе:
– - Каро! Каро!
– - И чудовищный зверь бросился веселыми скачками на призывный клич. Вот он сверкнул своим размалеванным боком, вот он скрылся, и почти тотчас следом за этим раздался громкий, истерический визг, потом новые и новые крики, потом необъяснимый гам и шум.
Мы не на шутку испугались и бросились к забору. В одно мгновение мы влезли на крышу старой беседки, с которой можно было обозревать двор в доме мирового судьи,-- и сразу поняли, в чем дело.
В ожидании судебного разбирательства, истцы и ответчики, свидетели и зрители, обыкновенно, толкались на этом дворе, у высокой развесистой липы, под которой стояла скамья. Так, вероятно, было и в этот раз, когда внезапно появился разукрашенный Григорием Каро и привел всех в ужас.
Мы видели только, как две женщины, толкая друг друга и визжа, что было силы, оставили опустевший двор и скрылись за калиткой. Видели Каро, мелькнувшего в дом судьи, и услышали новые истерические крики, от которых в страхе скатились вниз.
Мы уже представляли себе, что испытала госпожа Трубе, когда в комнату вбежало и прямо кинулось на нее чудовище, и затем, что она испытала, вероятно, когда узнала в этом чудовище своего милого Каро, которого только что выстригли и вымыли.
Мы все испытали такое смущение от этой проделки, что, посоветовав Григорию как можно дальше запрятать свои краски и ото всего отрекаться, -- поспешили разойтись по домам.
Но отречься трудно было, когда служанка отлично знала, что Каро бывает в саду у генеральских детей, и даже знала лазейку, через которую он туда ходит.
История, действительно, получилась крупная. Жена Трубе, оказывается, два дня пролежала после этого в постели; несчастного Каро мыли в десяти водах, и всё-таки
он еще долго ходил в бледно-радужной окраске; служанке отказали от места, а сам Грубе был сперва в нашем училище у самого директора, потом у генерала -- и в результате, Петр и Григорий, после экзамена по русскому языку, просидели в массах по 6 часов, с угрозою исключения за следующую "историю преступного свойства", как выразился директор.
Братья-разбойники, -- назвал их инспектор, -- им надо было жить в XVI веке, а не теперь.
Генерал не отнесся к этой проделке своих "ребят" очень добродушно и только сказал им:
Вытолкают вас, балбесов, с волчьими паспортами, что-тогда с вами делать?
– - Не пропадем, -- весело отвечали братья.
На время ничего особого не случилось.
Именины генерала мы отпраздновали с полным великолепием, экзамены сдавали один за другим, и оставалось уже дней девять до полной свободы, -- когда началась новая история, в свое время взбудоражившая весь город.
IV.
В городе появились привидения.
На окраине у нас находилась конная площадь, когда-то служившая местом конной ярмарки, а теперь пустынная, пыльная, на которой изредка какой-нибудь из несчастных проезжих "артистов" устраивал балаган. Крупные антрепренеры располагались на центральной площади кафедрального собора.
Конная площадь одной стороной прилегала к длинной прямой улице, ведущей к вокзалу, а с трех других была огорожена домиками и домишками, в которых ютилось бедное еврейское население, преимущественно ремесленники, помещалась большая синагога и захудалая еврейская гостиница.
Здесь-то, в этой окраине, и объявились привидения. И не одно, а три, четыре и, редко, два.
По вечерам, особенно в субботу, из этих домиков и домишек выходили евреи на площадь подышать свежим воздухом. Старики садились у домов на ступеньки крылечек, на скамьи; тут же усаживались их жены; ребятишки весело носились по площади и валялись в её пыли, а молодежь, шушукаясь и смеясь, бродила по окраинам площади, иногда затевая бесшумную игру.
Спускался тихий, теплый, темный вечер; в небе загорались звезды, легкий ветер разносил аромат цветущих яблонь и вишен. На сердце становилось сладко, утихала печаль, отходили заботы. И далеко за полночь иногда засиживались здесь молодые евреи и еврейки, да и старые неохотно уходили в свои душные, грязные, переполненные людьми, комнаты.