Братья Шелленберг
Шрифт:
Немногие уцелевшие в этой части Логанского завода помнят еще и поныне, как Михаэль сейчас же стал распоряжаться спасением погибающих, как он спешил то туда, то сюда, высвобождая погребенных под обломками, издававших страшные крики. Потом он собрал вокруг себя кучку растерянных рабочих и принялся командовать ими. И всех поразила ясность ума, с как ею распоряжался этот молодой человек, стоявший перед ними в ночной одежде, весь покрытый корою пыли и крови.
– Прежде всего, – сказал он, – мы должны спасти погребенных под обломками. Во-вторых, унести мертвых. В-третьих, немедленно очистить дорогу от мусора, чтобы наладить по ней движение. В-четвертых, надо снести все, что грозит обрушиться, чтобы предотвратить дальнейшие
Весь день Михаэль командовал бригадами, все еще в своей измятой пижаме. Но никому не приходило в голову хотя бы усмехнуться, глядя на него. Только к вечеру кто-то набросил на него пальто, и тогда лишь он утер себе лоб.
Три недели Михаэль страдал глухотой, хотя звуковая волна от взрыва должна была перескочить через него, так как в противном случае она разорвала бы ему барабанную перепонку. Никаких повреждений он не потерпел. Несколько бессонных ночей, а затем он уже опять был в полном порядке.
После этого Михаэль два года работал на опытной станции Бреда, принадлежавшей Германским азотным заводам. За это время он написал ряд статей по агрономическим вопросам, обративших на себя внимание высшего сельскохозяйственного училища в Берлине. Училище предложило ему кафедру, и он приехал в Берлин. Но уже год спустя он расстался с этим учреждением.
Он капитализировал ренту, которую получал от Германских азотных заводов, приобрел на эти деньги имение Шперлингсгоф поблизости от Берлина – триста моргенов земли – и превратил его в образцовую, на современный лад поставленную опытную станцию. Земля! Со всей своей страстностью – Шелленберги во все вносили страстность – обратил он свою энергию на землю, на почву, почти неизученную, более необследованную, чем химические элементы, строго хранящую свои тайны, хотя люди на протяжении тысячелетий пахали и обрабатывали ее.
Не было такого нового или старого способа в земледелии и садоводстве, которого Михаэль не испытал бы в Шперлингсгофе. Не было машины, с которой он не познакомился бы. Удобрения, оросительные методы, дождевальные установки, парники. В тысячах горшков стояли за ярлыками опытные растения, подвергаемые различному уходу. Почва была плохая, песок, но он творил чудеса. Как оазис лежал Шперлингсгоф среди чахлых окрестностей. Приезжали специалисты, дивились, спорили, критиковали. Михаэль работал в поте лица своего. Китайское сельское хозяйство! Несколько месяцев подряд занимало оно его мысль. Оно давало ключ ко многому. К этому времени относится брошюра, вызвавшая много шума в кругах специалистов. Михаэль доказывал, что крупные города ежегодно теряют миллиона на ценнейших питательных веществах из-за неправильного обращения со сточными водами. Европа, – утверждал он, – преступным образом пренебрегла, в угоду промышленности, проблемами сельского хозяйства.
Но не только этими проблемами занимался Михаэль. В связи с ними внезапно ему открылись огромные горизонты.
В одиночестве Шперлингсгофа Михаэль был так захвачен общественными и социологическими проблемами, что им суждено было определить собою все его дальнейшее существование.
Здесь созрели планы, осуществление которых стало задачею его жизни!
Зимние месяцы Михаэль проводил в Берлине, где снимал две комнаты в восточной части города. Он работал неустанно, и книги, планы, чертежи, заметки громоздились у него на всех столах.
С братом своим, Венцелем, Михаэль встречался лишь изредка. В первую же зиму, когда Венцель приехал в Берлин в поисках подходящего места – «не слишком много работы и высокий оклад!», оба брата часто проводили вместе вечера. Они все еще были искренне привязаны друг к другу, хотя Михаэль в своем развитии уже пошел по совсем другому пути.
Венцель, которому всегда везло, действительно нашел превосходное место – он стал секретарем старика Раухэйзена, главы раухэйзеновского синдиката, которому принадлежала значительная часть Рурской области, – «подземное германское княжество», как говаривал Венцель, – и который объединил около восьмидесяти крупных промышленных предприятий. Венцель выписал в Берлин свою семью, Лизу и двух детей, и обставил себе где-то в западной части города роскошную квартиру.
С тех пор братья видались – без каких-либо особых поводов к такой перемене – очень редко. За последнюю зиму – только два раза.
11
Этой осенью Михаэль раньше обычного возвратился из Шперлингсгофа. Совсем внезапно он снялся с якоря. Планы созрели! Много было работы здесь, в городе, и приходилось дорожить каждым днем. В эту зиму он собирался учредить рабочую кооперацию, кооперацию лучших и наиболее сознающих свою ответственность умов Германии. Визиты, переговоры, корреспонденция, кипучая работа, почти без передышки, шестнадцать часов и больше в сутки.
Совершенно естественно было, что он не находил времени повидаться с Венцелем. Каждый день собирался он отправиться к нему. Странным образом, он в эти недели часто вспоминал брата.
Но как-то среди поступившей корреспонденции он нашел престранное письмо, почерк которого показался ему знакомым. И самый почерк и чернила зеленоватого отлива произвели на него неприятное впечатление. Тут он вспомнил, что это рука тещи Венцеля, фрау фон дем Буш, заносчивой и властной дамы, общества которой он избегал.
«Что ей надо от меня? – подумал он удивленно и уже с легким раздражением. – Я надеялся, что последний наш спор поссорил нас окончательно». Они тогда поспорили о социализме, и Михаэль, глубоко уязвленный надменным тоном фрау фон дем Буш, – она назвала рабочих бездельниками и лентяями, только и знающими, что пьянствовать, – довольно резко доказал ей в присутствии всего общества, что она не имеет понятия о социализме, хотя и осуждает его.
Фрау фон дем Буш была одною из тех дам, которые никогда в жизни не прикасались к работе, если не говорить о нескольких– связанных ими одеяльцах. С раннего утра до позднего вечера она гоняла из стороны в сторону служанок. Ничего она не делала без невероятного словоизвержения и распространяла вокруг себя беспокойство. Вечно ока разъезжала, жила то в Ницце, то в Италии, то в Мариенбаде. Постоянно возилась с врачами. Покойный муж ее был ландратом и оставил ей не бог весть какое состояние. На какие средства она вела широкий образ жизни и путешествовала? Этого никто не знал. Относительно единственной своей дочери, Лизы, у нее были большие надежды, она ждала чего-то совсем необычайного, какого-нибудь принца или Вандербильта или русского князя, – бог ее знает. Венцелю она никогда не могла простить, что он разбил ее планы.
«Досадная история», – раздраженно подумал Михаэль, взглянув на письмо и сунув его в карман. Только вечером, ужиная в тихом ресторане, принялся он читать это послание. «Почему не пишет она Венцелю непосредственно? – удивился он. – Какое мне дело до нее?»
Письмо фрау фон дем Буш привело Михаэля в дурное, нервное настроение. Он несколько раз краснел от досады, но порою забавлялся и не мог удержаться от громкого смеха. Под конец он испугался. Что это значит? Венцель?
Фрау фон дем Буш начинала с заявления, что верит в хорошие душевные качества Михаэля, между тем как у Венцеля; к сожалению своему, никогда не могла обнаружить хороших качеств, как ни старалась. («Злая, бестактная особа!» – подумал Михаэль.) «Я пишу вам, Михаэль, в надежде на ваше доброе сердце, хотя вы, быть может, и теперь придерживаетесь взглядов, которых я одобрить не могу, больше того – с которыми должна бороться. Но вас прощает ваша молодость».