Бразилья
Шрифт:
В эту пятницу мозговой штурм состоялся в конференц-зале Адриану, стеклянном кубе с названиями самых крупных и нашумевших хитов, оставивших след на экваториальной полосе. Среди них была и парочка проектов Марселины. Везде специально раскиданы игрушки и новые головоломки для стимулирования креативности. На прошлой неделе это была «Зарядка для мозгов» для «Плейстейшен», на этой неделе – листы бумаги и книга под названием «Оригами для взрослых». По всей Руа Мунис Баретто этот кабинет звали «Сауной», и он действительно славился плохим кондиционированием, но пот, который сейчас градом катился по бокам Марселины, не походил на тепличный. Он напоминал пот роды, ведь стеклянная комната была такой же ареной боевых искусств, как любой круг в капоэйре. Марселина знала, что ей пригодится все ее жейту, вся малисия, чтобы перетанцевать врагов. «Помоги мне, Богоматерь Дорогостоящих Проектов».
– Мы его выследим, доставим в студию на суд бразильского народа. Мы представим доказательства, причем и «за», и «против», он ведь имеет право на справедливое судебное разбирательство.
Настолько справедливое, как мы того захотим. Можно пригласить настоящего судью председательствовать. Или Пеле. А потом зрители решат, простить его или нет.
Стеклянные столы в стеклянной комнате образовывали четырехугольник, чтобы было демократично и удобно общаться. Правда, Адриану и Черная Птичка, сегодня вся в образе Одри Хепбёрн, сидели на той стороне четырехугольника, что дальше всего от солнца. Лизандра и ее команда – справа от Марселины, всякие важные начальники – слева. Держи своих врагов в поле периферического зрения, но нельзя, чтобы они заметили, как ты смотришь на них, это глупо. Напротив сидел Арлинду Пернамбукану из отдела развлекательных программ, он был уже слишком стар, чтобы дрочить на журналы со знаменитостями и вообще обращать внимание на баб, но, тем не менее, имел феноменальный коэффициент успеха. Но он не участвовал в жогу. В роде только Лизандра и Марселина.
– И что произойдет, если он виновен? – спросил Адриану.
– Мы заставим его принести извинения в прямом эфире.
Директор поморщился. Но это нормально. Его гримаса означала: раболепство на телеэкране, удовольствие от вины. Позор TV. Ему это нравилось.
– А он хоть жив, вообще?
– Я проверяю по архивам, – сказал Селсу, который занимался для Марселины сбором материалов и стал новым членом ее альтернативной семьи.
Он был пугающе умен, открыто амбициозен, всегда приходил раньше Марселины, а уходил позже. Марселина не сомневалась, что в один прекрасный день он потянется за ее короной, но не сегодня, когда в ее яичниках снова светится радость – жар идеи, который разгорается из ниоткуда, столь совершенный и полный, будто бы в его основании выгравировано «Сделано на небесах». Марселина думала, что навеки утратила эту радость и теперь может лишь мельком увидеть ее в закатах на Ботафогу, в сиянии и смехе улиц Копа, глядя на них из садика на крыше. «Я вернулась», – подумала она.
– Можно сделать его поиски частью программы, – сказал Адриану.
«Он вносит предложения, – заметила Марселина. Пытается присвоить проект себе». Возможно, все получится. Получится.
– Он, наверное, уже совсем старик, – вставила Черная Птичка.
– Восемьдесят пять лет, – тут же откликнулся Селсу.
– Интересная идея, но разве в духе Четвертого канала подвергать пожилого человека насмешкам и унижению? Пелоринью [106] на телеэкране?
106
В переводе с португальского «столб для порки» – именно так называлась площадь, где устраивали публичные порки и торговали рабами.
Да, хочется завопить Марселине. Четвертый канал это не более чем позорный столб, каленое железо. Именно это нравится нам больше всего – страдания других, паноптикум. Покажите нам пытки и безумие, покажите нам публичные вскрытия и отвращение, покажите, как девушки раздеваются на телеэкране. Мы – похотливое зверье. Радость открытого унижения знакома еще с восемнадцатого века. Если бы сейчас проводили публичные казни, то Четвертый канал показывал бы их в прайм-тайм, и рейтинги били бы все рекорды.
– Это шанс для нас покончить с тем, что до сих пор мучает бразильцев уже пятьдесят лет. Да, с тех пор мы побеждали, но не тогда, когда это действительно было важно, на нашей собственной земле, на нашем собственном стадионе, перед лицом нашего собственного народа.
Адриану кивнул. Лизандра сложила оригами – два красных трахающихся кролика. Помахала ими на краю поля зрения Марселины.
– Нет, мне нравится, – объявил программный директор. – Остро, шумно, вызывает споры. Проведем смс-голосование, виновен или нет. Абсолютно в стиле Четвертого канала. ТЧН.
То, что надо, догадалась Марселина.
– У нас всегда хорошо идут шоу, где есть целый список участников, – сказала Черная Птичка, склонив голову на один градус в сторону Лизандры. – Что-нибудь типа «Самые великие игроки сборной» вызвало бы интерес зрителей.
Селсу сложил оригами в виде зеленого пениса и стал медленно поднимать его в сторону Лизандры.
– Нет. Всем спасибо. – Адриану отодвинулся на миллиметр от стеклянного стола. Предвкушение потрескивает в комнате, словно искра.
– Я знаю, что ты в состоянии сделать это. ГОМР.
Готов объявить мое решение.
– Вселенной осталось выполнить десять в сто двадцатой степени вычислений, – сообщил Эйтор, сидевший, положив ноги на стол, в угловом кабинете и смотревший на машины, которые двигались в сторону пляжа, и золотой с голубым треугольник в конце улицы, напоминавший праздничный флаг. – Потом все остановится и закончится, будет темно и холодно, и Вселенная продолжит расширяться вечно, пока все не окажется бесконечно далеко от всего остального. Знаешь, я уверен, что у меня появляется аллергия на пшеницу.
– Ты мог бы сказать «молодец, Марселина», «поздравляю, Марселина», «убийственно, Марселина, я приглашаю тебя в кафе „Барбоза“ выпить шампанского».
Служба новостей уже привыкла к тому, как Марселина врывается из грязи и стервозности отдела развлекательных программ в их сосредоточенную атмосферу серьезной журналистики, как треснутый глушитель, со злым лицом фланируя между «горячими столами» [107] в сторону маленького убежища Эйтора, где он размышлял над своей ролью – приносить дурные вести миллионам – и над тщетностью средств массовой информации в общем. После этого двери обычно закрывались, из-за них доносились высокопарные речи и гневные тирады, а внештатные корреспонденты возвращались к делам или начинали искать в Интернете варианты отдыха на выходные. Теперь же, когда Марселина вошла – маленькая грудь вперед, золотые кудри растрепались, – сияя так, будто только что употребила шесть дорожек с сиденья унитаза, журналисты сразу занервничали. Никаких криков из кабинета Эйтора. Все в этом здании, не говоря уж о работавших на восьмом этаже, знали, что они время от времени трахались, только удивлялись, почему. Мало кто понимал, что отношения могут родиться из необходимости не заниматься сексом со всеми, кому нужно заняться им с тобой. Те же, кто понимал подобное, не спешили делиться прозрением с остальными. Они боялись, что в один прекрасный день им самим придется разыграть такую карту.
107
Речь о системе незакрепленных рабочих мест, у работника нет своего собственного рабочего стола, а есть общие столы, которые можно использовать по необходимости.
– Финансирование от и до, через две недели подаю полное предложение, и до конца месяца проекту дают зеленый свет. Черт побери, я крута или как?
Эйтор снял ноги со стола, повернулся к Марселине, которая заполнила собой две трети его офиса, королева капоэйры с аурой успеха.
– Молодец, Марселина.
Он не обнял ее и не прижал к своему большому медвежьему телу в сером костюме. У них были не те отношения.
– Какое у тебя расписание на вторую половину дня?
«Кафе „Барбоза“, это же знак. Спасибо тебе, Богоматерь Дорогостоящих Проектов».