Браззавиль-Бич
Шрифт:
Почуяв слабый острый запах свежего пота у него под мышкой, она сунула туда руку и потрогала влажные слипшиеся волосы. Она поцеловала его в шею, прижимаясь к ней носом, чтобы лучше почувствовать его собственный запах, для каждого зверя свой. Она вспомнила, как однажды, когда еще не была замужем, раздумывала о том, с каким мужчиной ей хотелось бы жить, и мысленно перебирала основные, наиболее часто встречающиеся типы: заботливый, сильный, денежный, шельмец, святой, — и пришла к выводу, что ей нужно не что-то типичное, укладывающееся в схему, ей нужно совсем другое. Ей нужен мужчина. Человек. Личность. Не похожий на нее.
Итак, Хоуп обнимала эту личность, этого человека, которого себе нашла, чувствовала его запах. Потом сунула пальцы в рот, почувствовала вкус его пота. Она потянулась к его пояснице, чтобы потрогать маленькую, плоскую, как пуговица, бородавку, которая росла у него на спине, на четыре дюйма выше начала ложбинки между ягодицами. Ей доставляло эгоистическое удовольствие прикосновение к отметине на теле человека, который принадлежал ей, которым она владела… После близости она была возбужденной и грустной. Она повернула голову и поцеловала его в губы, раздвинув ему зубы сильным движением языка, а потом всосала его язык себе под нёбо, чувствуя вкус его слюны.
Она оттолкнула его, он перевернулся на спину, его мокрый обвисший пенис выскользнул из нее.
— О-о. Простыни, — проговорил он.
— Я люблю тебя, Джон, — сказала она, — и не вздумай об этом забыть.
— Я не забуду. Но я забыл тряпку.
— И бог с ней.
Это было воскресным утром. Он принес ей чашку чая и пошел за хлебом и за газетами. Она крикнула ему вслед, чтобы он поставил какую-нибудь пластинку перед уходом. Должно быть, он не услышал, потому что дверь захлопнулась и в комнате стало тихо.
Она перекатилась на край постели и села, свесив ноги, посмотрела на свой живот и бедра и уныло подумала, что набирает вес. Она обеими руками сжала складку на животе — да, так и есть. Она вздохнула и в рассеянности бережно провела тыльной стороной пальцев по волосам на лобке, необычайно густые, подумала она, нахальный шерстистый треугольник, и погрузилась в мысли о Джоне, о кино, о том, что приближается первая годовщина их свадьбы, о том, что они поедут на каникулы, и о том, как их проведут.
Она встала, прошла в гостиную и села на корточках перед проигрывателем. Солнечный свет широкой полосой лежал на обеденном столе, выхватывая из тени остатки их вечерней трапезы, опивки вина в тусклых грязноватых бокалах, засохшие недоеденные кусочки пищи, не счищенные с тарелок.
Она поставила пластинку и встала на ноги, напевая себе под нос. И тут все вместе: ее настроение, солнечная полоса на столе, музыкальная фраза, — волшебным образом остановили мгновение, сделали его плотным и вязким. На какую-то секунду она забыла, где находится, и, глядя перед собой невидящими глазами, мысленным взором увидела Джона, который торопливо шагал обратно домой. Она увидела освещенную солнцем улицу, блестящие машины, то, какой он смешной, когда пытается читать на ходу газету, хотя обе руки у него заняты покупками. Дома бросали тени на освещенную солнцем улицу, разрисовывая ее косыми полосами. Джон шел к ней через мрак и сияние.
Странное оцепенение прошло. Она стояла голая в гостиной, ее била дрожь. Она бросилась обратно в постель и забилась под одеяло; простыни были еще теплые.
ЛЕММА УСМАНА ШУКРИ
Мохаммед бен Муса аль-Хорезми был арабом-математиком из Хивы, которая теперь принадлежит Узбекистану, одной из республик СССР. Он жил в первой половине девятого века после Рождества Христова и прославился не только тем, что ввел в употребление термин «алгебра» (это слово ведет начало от заголовка одной из его книг «Вычисления посредством восстановления значений и упрощения», «ал-джабр» означает восстановление), но, что еще более интересно, тем, что от его фамилии — аль-Хорезми — происходит слово «алгоритм». Алгоритм — это описание механической процедуры для решения задачи через конечное число шагов, его применение не требует изобретательности.
Алгоритмы — любимый инструмент математиков. Компьютеры действуют на основе алгоритмов. Алгоритмы соответствуют миру определенности, очередности и рутины, миру непрерывных процессов. Огромной небесной машине, где все запрограммировано и предопределено.
Однако алгоритмы бесполезны, если имеешь дело с явлениями, отмеченными отсутствием постоянства и непрерывности. Это достаточно очебидно, подумаете вы, да, но сколько раз мы пытались применить алгоритмы к решению возникавших перед нами в жизни задач. Естественно, такой подход не срабатывает. И мне следовало это знать.
Среди математических названий меня занимает еще одно, оно окрашено легким пренебрежением к обозначаемому им объекту. Лемма. Лемма — это утверждение настолько простое, что его даже теоремой не назовешь. Я ценю леммы — они, как кажется, имеют большее отношение к моему миру. «Не разбив яйца, не сделаешь яичницы…» «Чем больше спешки, тем меньше толка».
Одну лемму мне как-то сформулировал Усман.
Мы лежали ез постели, в темноте, мы только что занимались любовью. Над нашими головами жужжал укрепленный на потолке вентилятор, в комнате было прохладно. Я не слышала ничего, кроме мерного шума вентилятора и цвирканья сверчков. Я повернулась к Уману и поцеловала его.
— Ах, Хоуп, — я не видела его улыбки, но она угадывалась в голосе, — мне кажется, ты в меня постепенно влюбляешься.
— Думай, что хочешь, — ответила я, — но ты не прав.
— Трудный ты человек, Хоуп. Очень трудный.
— Ну, ладно, я чувствую себя счастливой, — сказала я. — С тебя этого хватит? Ты делаешь меня счастливой.
Тут он сказал что-то по-арабски.
— Что это значит?
— Это поговорка. Мы ее всегда произносим. Вернее, предупреждение: «Не будь чересчур счастлив».
«Не будь чересчур счастлив» — вот она, лемма Усмана Шукри.
Иногда я задаюсь вопросом: может быть, лемма по статусу ближе к аксиоме. Аксиомы — это утверждения, которые принимаются на веру и не требуют формального доказательства: «2х2=4»; «Линия — это длина без ширины». Жизнь полна лемм, я это знаю. Должны же быть какие-то аксиомы.