Бредовый суп
Шрифт:
Дядя был доволен ужасно. Потом они пошли в кабинет к Четаеву. А через пару часов вызвал Борис Борисыч нас с Митей и сказал, что дядя был в восторге и дал отзыв о системе как об уникальном явлении. И что он сказал, что это первый в стране компьютер, работающий на службе у народа, и просил поблагодарить создателей системы и выразить им свое восхищение. И еще дядя сказал, что системе нет аналога не только в стране, но, по всей видимости, и за рубежом, и он велел Четаеву без всяких там проволочек представлять ее на Государственную премию.
– Слушай, Илья, – сказал мне Борис Борисыч, – ведь ты же сегодня
– Да, – сказал я, – у меня поезд через полтора часа.
Тут мысли мои закрутились совсем в другом направлении. Вспомнил я, что все билеты на поезд у меня, что сам я на поезде не поеду, потому что мне надо машину гнать. И гнать ее, как всегда, буду ночью. Вспомнил, как Кирилл меня спросил:
– Ну, в этот раз ты не опоздаешь? Помнишь, как ты в прошлый раз нас подвел?
– Чуть не подвел, – уточнил я.
– Чуть не подвел, – согласился Кирилл.
А в прошлый раз я прибежал к поезду, когда он уже тронулся. И я бежал за ним с выпученными глазами. Ребята заметили меня и бросились в тамбур. И я видел, как кто-то уже теснил проводника от дверей. В одной руке у меня было три пустых фляги, а в другой – одна, но наполовину с медом. И я пытался на ходу забросить их в открытую дверь вагона. И та, которая была с медом, каким-то чудом упала вниз, под вагон. И я закричал что-то. И все закричали. И какой-то пассажир, не из наших, с испугу рванул стоп-кран.
А еще я вспомнил, что я должен домой заскочить за шмотками. И что хотя до переезда оставалось около месяца, уже сейчас было ясно, что больше четверых мы на него никак не наберем. И много еще чего такого вспомнил. И услышал я, как Борис Борисыч спросил:
– Ты куда едешь-то?
– В деревню, – сказал я, – на пасеку.
– Отдохнуть, значит? Это хорошо. Поезжай, отдохни.
– Ну так я побежал? – сказал я.
– Беги, беги, – сказал Борис Борисыч.
И побежал я отдыхать.
Г л а в а 2
Мы решили не спускаться до самого дна каньона и просто шли некоторое время по узкой тропинке вниз. Минут через десять мы увидели группу на мулах, которая обогнала нас в самом начале спуска. Они остановились, потому что один из них – мальчик – наверное, лет семи–восьми, испугался и попросил ссадить его с мула. Его отец тоже был там и стоял рядом с мальчиком.
Проводник позвонил наверх, и все стали ждать, пока оттуда придут забрать мулов у мальчика и у его отца. Мы тоже остановились там и стали смотреть вниз на каньон.
Еще наверху я слышал, как отец говорил мальчику, что мулы будут идти по самому краю обрыва, и это будет, наверное, страшно, и что билеты стоят двести долларов, и он не хочет, чтобы мальчик передумал, когда они уже начнут спускаться. Но мальчик сказал, что это не будет страшно, потому что в проспекте написано, что мулы никогда не ошибаются.
Проводник стал медленно объезжать всех своих. Он поправлял что-то у каждого и что-то всем объяснял. Рядом со мной сидел на муле парень в широкой шляпе. Выглядел он просто шикарно. Проводник подъехал
– What’s your name, sir? – спросил проводник.
– Jim, – сказал парень.
– Where are you from, Jim?
– Philadelphia.
– Phi-la-deeeeeel-phia?! – сказал проводник. – What do you think so far, Jim?
– It’s beautiful, – сказал Джим.
– It is, – сказал проводник.
С нашего места на каньон открывался умопомрачительный и абсолютно фантастический вид. И все стояли молча, как завороженные.
Последняя прогулка
Москва–Сочи, 16–19 мая 1988 года
– А ты знаешь, что у них намечено на следующий год? – спросил я Кирилла.
– Нет, – сказал Кирилл.
– У всех всего будет абсолютно поровну, денег не будет, и в магазинах все будут давать бесплатно.
– А разве они это не отменили? – спросил Кирилл.
– Нет, – сказал я.
Кирилл замолчал и глубоко задумался. А когда я его спросил, о чем он думает, Кирилл признался мне, что он сильно обеспокоен моим сообщением, и замолчал опять. Я снова стал спрашивать его, о чем он думает, и Кирилл сказал, что он все пытается представить себе, как может быть так, чтобы в магазинах все было бесплатно, и что у него каждый раз получается, что это может быть только тогда, когда в магазинах ничего нет.
Это было в конце августа семьдесят девятого года. А в начале сентября мы встретились с Кириллом опять, и он стал излагать мне свой план.
– Слушай, Илюша, – сказал он, – у тебя ковры какие или шубы есть?
– Ну, предположим, – сказал я.
– У меня тоже есть. Вот мы их в ломбард сдадим, а на вырученные деньги купим пчел. В мае откачаем майский мед, продадим его и выкупим шубы.
– А дальше что?
– В конце лета откачаем еще мед и, если они деньги отменят, будем мед менять на все что угодно.
Кирилл сказал мне, что главное в его плане заключается в том, что мы образуем что-то вроде пчеловодного братства где-нибудь далеко, в саратовской глубинке. Так, чтобы к нам не смог добраться никто из посторонних. И чтобы в наш оазис приезжали только наши друзья и единомышленники. И для многих из них это будет просто спасением, и для всех у нас найдется нетяжелая работа и душевный отдых.
Когда я выслушал это, я даже не знал, что мне Кириллу ответить, настолько мне все показалось наивным, и мы несколько секунд молча смотрели друг на друга. А потом Кирилл мне сказал, что в его семье часто вспоминают о близком друге его деда. Этот друг был так перепуган всякими событиями, которые произошли в России, что не выходил из дома около десяти лет. И вот как-то в конце двадцатых годов он наконец решился и вышел из дома. Он просто вышел на улицу. И вернулся домой совершенно подавленный. Вот тогда-то он и сказал то, о чем потом часто вспоминали у Кирилла в семье. Он сказал: “Я больше к ним не пойду”.