Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)
Шрифт:
Дети пищали, плакали и ползали под ногами.
А старухи... Старухи вообще вредный народ. Ведь знают, что с ними неинтересно. Как хорошо, если бы их места занимали какие-нибудь заводские ребята или девушки. Какой веселой стала бы дорога! Так нет, старухи нарочно заполнили весь вагон.
Три дня Вовка терпел. Читал "Молодую гвардию". Но книга кончилась. Вовка залег на полке. В это время одна из старух совсем спятила. Нашла старый разлезшийся песенник и стала петь подряд народные, революционные, лирические песни. Пела она противным басом, перевирая мотив. Перед каждой песней старуха вскрикивала:
– Во, эту песню я
Потом она прекратила концерт. Но тут подвернулся солдат, и старуха принялась, как ни странно, поучать его диалектике, или, вернее, тому, что она понимала под диалектикой.
Этого уже Вовка не выдержал. Он спрыгнул с полки и вышел в тамбур. Там никого не было. Пользуясь отсутствием проводников, Вовка открыл дверь.
Солнце садилось. Тень поезда расплылась по степи. Только под вагонами луч пробирался на другую сторону, и казалось, ржавая светлая полоса скользит по рельсам. Почти через каждые пять минут с коротким грохотом проносился встречный состав. И тогда Вовка отвлекался на мгновение от своих дум.
Мысли его были мрачные. Ему не везло с рождения. Он появился на свет двадцать девятого февраля. Злосчастный день регулярно пропадал на три года. Три года Вовка не отмечал свое "деньрождение", потому что примазываться к 1 марта или к 28 февраля он не хотел.
Далее. Почему-то он всегда заболевал в первый день каникул. Он хотел выздороветь, но не мог. Кончались каникулы, Вовка был уже не прочь поболеть, но градусник ни за что не показывал выше тридцати шести и пяти. Однако это еще не все. Неприятности у Вовки шли не от каких-нибудь внешних обстоятельств, а от самого себя. Неудач было много. Он кончил только восемь классов. Почему? Потому что однажды, поругавшись с мамой и услышав: "Вот вечно шляешься, другие работают, деньги приносят, а ты не учишься, бездельничаешь", - то есть слова, которые все матери говорят своим сыновьям определенного возраста, говорят просто так, для вразумления, - он бросил девятый класс и устроился на работу: не буду, мол, сидеть на шее родителей. Сделал он это вдруг, не предупреждая отца и мать. Просто поставил их перед совершившимся фактом. Отговаривать Вовку было бесполезно.
Но его благородный поступок все истолковали совершенно по-иному: "Лентяй, не хочет учиться", - и только!
А то, что он поехал в Сибирь на стройку? Что сказала по этому поводу милая соседка Клава Сергеевна? "Вовка едет из-за Люси".
Откуда такая осведомленность? Спросите у Вовкиной матери.
Так вот. "Вовка едет из-за Люси, - объявила Клава Сергеевна на общем собрании всех квартирных кумушек.
– Пелагея Михайловна (это Вовкина мать) не разрешает ему жениться: еще, мол, сопляк. ("Конечно, сопляк", соглашаются соседки.) К Люсе он и пошел бы, да тесно там и квартира - упаси бог. ("Да, - соглашались соседки, - квартира там ужас, скандалы и драки, не то, что у нас".) Так он решил уехать из дому и взять с собой Люсю".
Это были крупные неприятности. А сколько мелочей? Люсю задержала мать. Ее он не дождался, но опоздал выехать с остальными добровольцами. Те, наверно, едут весело. И пьют и поют. А ему? Скучища!
Потом, все уважающие себя люди едут в Норильск, в Магадан, на Дальний Восток. А он вынужден тащиться в какой-то маленький алтайский городишко. Правда, там обещали, что семейным дадут комнату. Но Алтай... Там жара. А он не переносит жары.
Как и все неудачники и "люди
И, наконец, этот поезд. В жизни не видал более идиотского поезда. Как завидит какой-нибудь полустанок - ту! ту! и остановился. Ну хорошо бы еще полустанок, а то останавливается на каждом разъезде, у каждого светофора, у первого столба, лужи, стога сена и просто в чистом поле. Вот! Что он говорил! Опять остановка!
Вовка выглянул. Семафор, похожий на револьвер дулом вниз, открыл свой красный глаз. Электровоз потолкался на месте, потом униженно замычал, просясь в путь. Прошел встречный состав. Через каждые три минуты встречный состав. Вот так Сибирь! Поезд стал медленно набирать скорость. Поезд набирал скорость, и вдруг в Вовкиной голове зазвучала песня:
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза.
(За точность слов Вовка не ручался, но других он не знал.)
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимала паруса.
(Кто такие флибустьеры, Вовка точно не представлял себе. Какие-то морские разбойники.)
Капитан, обветренный как скалы,
Поднял флаг, не дожидаясь дня.
На прощанье подымай бокалы
Золотого крепкого вина.
Вовка повеселел. Какие все глупые, никто не понимает, почему он едет. А песня все говорит. Конечно, песня детская, но... Бригантина. Он купил репродукцию и подарил... Кстати, надо написать Люсе письмо.
Он вернулся в вагон, и вскоре письмо было готово.
"Люся! Выезжай скорее, я все для тебя приготовлю. Телеграфируй отъезд. Я скучаю без тебя. Я чувствую, что не могу без тебя. Плюнь на уговоры матери. Люся, я..."
Тем временем музыкальная старуха, которая сначала на него косилась, теперь прониклась симпатиями к Вовке. (Дескать, паренек оказался культурным: то книгу читал, то письма пишет.) Наклонившись в его сторону, она ласково спросила:
– А куда вы, добрый молодец, путь держите? Сейчас хорошие люди едут на стройки, в Сибирь-матушку. Строить?
Женщина смотрела на него покровительственно, словно хотела ему сейчас дать пирожок с мясом. Она напоминала Люсину мать. "Добрый молодец", а сама раньше боялась, как бы я не спер чего-нибудь", - подумал Вовка и отрезал:
– Воровать!
Старуха поперхнулась и забормотала что-то невнятное. Солдаты оторвались от игры, внимательно оглядели Вовку, но, решив, что настоящий вор так не будет себя представлять, улыбнулись, а один даже подмигнул ему.
– В наше время молодежь другая была. Культурнее, вежливее, - с укором заговорила старуха.
С верхней полки ее поддержали. Начинался разговор о молодежи.
Вовка надел кепку и снова вышел в тамбур. Закурил. Плевать ему на все. Ему восемнадцать лет. Свободен. Он едет в новые края, к новым людям. Пускай там будет трудно, но:
Пьем за яростных, за непокорных,
За презревших грошевой уют.
Вьется по ветру веселый Роджерс,
Люди Флинта гимн морям поют.
Конечно, другие бы распустили нюни перед пассажирами. Стали бы говорить: "Едем, смотрите на нас, какие мы хорошие! Мы патриоты!" И весь вагон стал бы иначе к ним относиться, угощать их разными вкусными вещами. Как же, не на такого нарвались! "Люди Флинта гимн морям поют". Вот как... Интересно, кто такой Флинт?