Бриллианты с царской иконы
Шрифт:
– В шесть? – Коля дернулся, как китайский болванчик. Он, баловень матери, обожал поваляться в постели. – В шесть часов? Но это невозможно.
На бледном лице Александра Илларионовича не дрогнул ни один мускул.
– Подъем в шесть, – еще раз сказал он и повернулся к двери, небрежно бросив через плечо: – За вами придет гувернер.
Ментор удивительно бесшумно закрыл за собой дверь, как бесплотная тень, и Николай почти упал на кровать, звякнувшую под
В шесть часов! Подумать только! Летом – еще куда ни шло, но осенью и зимой… Вставать так рано, когда за окном кромешная тьма. Господи, за что родители так наказали его? Почему не дали шанса?
Он обхватил руками голову, дернув себя за пшеничную прядь, и непременно заплакал бы, хотя считал, что плачут только девчонки, если бы гувернер Алексей, высоким большим лбом и круглым лицом напоминавший Ломоносова, не постучал в комнату:
– На обед!
В коридор потянулись воспитанники. Алексей, отрывисто отдавая команды, строил их в шеренгу.
Коля по привычке хотел поартачиться, побузить, но, увидев, что остальные мальчики послушно строятся, встал рядом со стройным подростком, похоже, не старше его.
– Не возражаете?
Подросток покачал головой и с интересом спросил:
– Новенький? Не видал вас раньше.
– Новенький, – мрачно отозвался Коля и опустил голову.
– Тогда позвольте представиться – Павел Савицкий. – Лицо у стройного мальчика было тонкое и благородное.
Савин напрягся. Он где-то слышал эту фамилию. Вполне возможно, ее не раз упоминали родители, следовательно, семья мальчика принадлежала к высшему обществу. Впрочем, ничего удивительного, здесь учились дети важных сановников и богатых купцов.
– А я Николай Савин. – Под команду Алексея мальчики медленно двинулись в столовый зал. – Трудно тут учиться, наверное. – Он скорее констатировал, чем спрашивал.
Павел тряхнул соломенным чубом:
– Ничего, можно привыкнуть. Поначалу мне казалось, что я никогда не привыкну к лицейскому распорядку. А потом ничего, даже понравилось. Правда, пошалить нельзя. Тут с шалостями строго. Провинившихся садят на полдня в темную комнату. – Он зевнул и прикрыл рот рукой. – А это, согласитесь, скучно.
Стройная шеренга вошла в большой столовый зал, и лицеисты стали рассаживаться по своим местам. Гувернер беспокойно обвел глазами зал в поисках свободного места для новенького и усадил Николая рядом с рыжим веснушчатым пареньком с большим смешливым ртом.
– Принимайте нового товарища!
Рыжий, цветом волос напоминавший Коле клоуна из цирка, хмыкнул:
– Здравствуйте. Я Иван Полетаев.
Коля назвался и без аппетита принялся хлебать наваристый суп.
– Что после обеда? – шепнул он рыжему. – Сон?
Савин привык, что после обеда отец погружался в спячку, как медведь зимой, и его храп доносился до гостиной.
Иван расхохотался:
– Сон? Как бы не так. Лекции у нас, господин Савин. Сейчас пойдем на чистописание. А потом еще уроки. Да не переживайте вы так! Привыкнете. Кстати, прогулки по саду у нас очень часты. Вам здесь понравится.
Коля ничего не ответил, только мрачно посмотрел на рыжего.
Он хотел сказать, что ему здесь не понравится никогда, это совершенно точно, как дважды два четыре. А еще он убежит отсюда, дайте время – и убежит. Но стоило ли открывать душу богатеньким мальчикам? Вряд ли они бы поняли его. Скорее всего, лицеисты выдали бы его надзирателям, которые постарались бы ограничить его свободу.
Савин отставил тарелку с недоеденным супом и принялся катать хлебный мякиш.
Гувернер тут же сделал ему замечание, и Николай досадливо поморщился.
Вскоре Алексей снова строил их в шеренгу. Лицеисты пошли в класс, на урок чистописания.
Профессор Иванов, тучный отечный мужчина, не понравился Савину. Он сразу придрался к почерку новенького, заметив, что Николай получит немало нареканий от начальства, если не заставит буквы стоять ровно, как солдаты на параде.
Коля заскрипел пером, изображая старание и стараясь сдержать слезы. Он хотел домой, к маменьке и папеньке, и уже ненавидел лицей всем сердцем.
В первый день своего пребывания в этом учебном заведении мальчик дал себе клятву сбежать при первой же возможности – и клятву не сдержал, даже забыл о ней через несколько месяцев.
Неглупый и общительный, он подружился с ребятами, и вскоре они дружно выпускали лицейскую газету, со всем пылом молодости решая, чьи стихи поместить в очередном номере.
А стихи здесь писали многие. Коля тоже попытался подбирать рифмы, и это выходило у него неплохо, но сами стихи получались какими-то короткими и глупыми.
Он решил, что это занятие не для него, его душа не лежала ни к одному предмету. Математика казалась скучной, чистописание утомляло, языки, особенно латынь, наводили тоску. Немного оживляла гимнастика, однако стоило задуматься о будущем, многие его товарищи уже знали, кем станут.
Коля пробовал погрузиться в книги, начал читать без разбора, но и они оставили его равнодушным. При чтении Савина занимало лишь одно: как тот или иной писатель создал свое творение? Где он взял терпение?