Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия
Шрифт:
Отношение героя к родине дано через необычное сочетание слов «родина друзей». Это отделяет его от патриотического дискурса, который предполагает «любовь к родине». В четвертой строфе утомление путешествием вырастает в понимание того, что путешествие не открывает новое, но скрывает разочарование жизнью:
Да что там жизнь! Под перестук колесвзбредет на ум печальная догадка,что новый недоверчивый вопроскогда-нибудь их вызовет обратно.(СИБ2, 1, 70)В заключительной строфе этот скепсис превращается, однако,
«Родина» больше не принадлежит «друзьям» – она «чужая». Таким образом герой отделяет себя от советской провинции. Романтическое «куда?» и элегическое чувство перемещения обнаруживают его отчуждение от родной земли. Схожие чувства мы видим в стихотворении «Я как Улисс»:
Зима, зима, я еду по зиме,куда-нибудь по видимой отчизне,гони меня, ненастье, по земле,хотя бы вспять, гони меня по жизни.Ну вот Москва и утренний уютв арбатских переулках парусинных,и чужаки по-прежнему снуютв январских освещенных магазинах.(СИБ1, 1, 136)Это одно из первых стихотворений Бродского о Москве, и наблюдения за московской уличной жизнью, более космополитичной, чем в родном Ленинграде, скоро превращаются в жалобы лирического героя на чувство собственной неприкаянности:
И желтизна разрозненных монет,и цвет лица криптоновый все чаще,гони меня, как новый Ганимедхлебну зимой изгнаннической чашии не пойму, откуда и кудая двигаюсь, как много я теряюво времени, в дороге повторяя:ох, Боже мой, какая ерунда.(СИБ1, 1, 136)Образ чаши отсылает к мифу о Ганимеде, троянском юноше, знаменитом своей необычайной красотой, похищенном Зевсом из Фригии. На Олимпе он стал виночерпием богов. В отличие, скажем, от Овидия, который в «Метаморфозах» обращается к гомоэротическим коннотациям мифа, в стихотворении Бродского фокус смещен на насильственное перемещение Ганимеда на Олимп. В шестой строфе поэт отсылает к романтическому канону английской поэзии:
Мелькай, мелькай по сторонам, народ,я двигаюсь, и, кажется отрадно,что, как Улисс, гоню себя вперед,но двигаюсь по-прежнему обратно.(СИБ2, 1, 136)«Улисс», скорее всего, отсылает к одноименному стихотворению Альфреда Теннисона 85 . Стихотворение Бродского как бы отвечает на следующие строки из поэтического монолога Теннисона, в котором Одиссей высказывает свое решение покинуть Итаку:
Мне отдых от скитаний, нет, не отдых,Я жизнь мою хочу испить до дна.Я наслаждался, я страдал – безмерно,Всегда, – и с теми, кем я был любим,И сам с собой, один. На берегу ли,Или когда дождливые ГиадыСквозь дымный ток ветров терзали море, —Стал именем я славным, потому что,Всегда с голодным сердцем путь держа,Я знал и видел многое, – разведалЛюдские города, правленья, нравы,И разность стран, и самого себяСреди племен, являвших мне почтенье,Я радость боя пил средь равных мне,На издававших звон равнинах Трои.Я часть всего, что повстречал в пути.Но пережитый опыт – только арка,Через нее непройденное светит,И край того нетронутого мира,Чем дальше путь держу, тем дальше тает.Как тупо-тускло медлить, знать конец,В закале ржаветь, не сверкать в свершенье 86 .85
Адресат стихотворения, обозначенный инициалами «О.Б.», – это, скорее всего, Ольга Бродович, тогда студентка филологического факультета, а позже – специалист по английскому языку. Я благодарна за эту подсказку Сергею Завьялову. Другой текст, к которому отсылает заглавие, «Улисс» Джеймса Джойса, широко обсуждался в ленинградских литературных кругах, как видно из интервью Джона Макфадьена с современниками Бродского: David MacFadyen, Joseph Brodsky and the Soviet Muse (Montreal: McGill-Queen’s University Press, 2000), 279.
86
Пер. К.Д. Бальмонта.
Позднеромантическая тяга Теннисона к путешествиям почти дословно отражена в образах движения Бродского. «Я жизнь мою хочу испить до дна» и «равнины Трои» 87 английского поэта отражаются в троянце Ганимеде, которого изображает Бродский: «хлебну зимой изгнаннической чаши». Стремление Теннисона двигаться вперед, «Как тупо-тускло медлить, знать конец», трансформировано в стихотворении Бродского в ощущение бесцельности странствий, которое показывает разочарование в путешествиях лирического героя, который понимает, что движется «по-прежнему обратно».
87
В оригинале – plains of windy Troy, то есть равнины ветреной Трои. – Прим. перев.
В «Инструкции опечаленным» (1962) столичный герой оказывается в сибирской провинции с ее затхлой водой и заплесневелыми закусками в кафе аэропорта, осознавая свое «бездонное одиночество» и мечтая о побеге:
Я ждал автобус в городе Иркутске,пил воду, замурованную в кране,глотал позеленевшие закускив ночи в аэродромном ресторане.Я пробуждался от авиагромаи танцевал под гул радиовальса,потом катил я по аэродромуи от земли печально отрывался.И вот летел над облаком атласным,себя, как прежде, чувствуя бездомным,твердил, вися над бездною прекрасной:все дело в одиночестве бездонном.(СИБ1, 1, 172)В четырех финальных строках стихотворения опыт геологических экспедиций и чувство географии позволяют лирическому герою сформулировать главный парадокс, согласно которому бескрайние советские просторы становятся тупиком для тех, кто в них обитает:
Не следует настаивать на жизнистрадальческой из горького упрямства.Чужбина так же сродственна отчизне,как тупику соседствует пространство.(СИБ1, 1, 172)Во всех этих стихотворениях мечта о путешествиях и свободе, чувство географии и романтика советских путешествий, как определяют Вайль и Генис эту советскую версию байроновского романтизма, соседствуют с советским постутопическим разочарованием и модернистским чувством перемещения жителей городов. В них отражено экзистенциальное аутсайдерство – слово, которое Бродский использует в письме к Ирине Томашевской, написанном из ссылки, чтобы описать свое положение в советском обществе к моменту ареста: «Я живал по-разному и поэтому всем происшедшим не очень обескуражен. О причинах я и вовсе не думаю. По-моему, никто ни в чем не виноват. Видимо, слишком велико было мое аутсайдерство» 88 . В стихах начала 60-х это чувство перемещения и элегического разочарования, пробивающееся через размышления о путешествиях вне рамок советского туризма, явно противоречит официальному литературному мейнстриму. Чувство городского одиночества и бездомности в ранней поэзии Бродского находит соответствие в произведениях англо-американских писателей, таких как Эрнест Хемингуэй и Джон Дос Пассос, которые были популярны у поколения Бродского и которые представили в ранних текстах героя-мужчину, чье стремление к путешествиям было продиктовано ощущением экзистенциального сдвига и стремлением к экзотике, сопровождающимся сексуальным влечением и/или скукой 89 . Т.С. Элиот, стихи которого Бродский открыл для себя в начале 60-х, очевидно, также был источником этого модернистского ощущения. «Путешествия и перемещения» были повторяющимся мотивом в поэзии Элиота, как пишет Мэри Карр, и легко видеть, как элиотовские «грязные столицы, раздробленность, безвкусица настоящего, второсортная культура, обломки угасающей цивилизации, ностальгия по прежнему прекрасному миру», отраженные в «Бесплодной земле», влияют как на раннее, так и на зрелое поэтическое воображение Бродского 90 .
88
Цитата по публикации в интернете доступ 19 мая 2018). О влиянии западных культурных практик, таких как французский экзистенциализм, на ленинградскую неофициальную культуру см.: Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002.
89
Увлечение Бродского Дос Пассосом отражено в неопубликованном стихотворении «Романс о мертвом Париже» («Женщины Дос Пассоса в Париже мертвы»), упомянутом в хронологии Полухиной (Полухина В. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского: Хронология жизни и творчества. С. 48), а также в воспоминаниях Бродского о разговоре с родителями в эссе «Полторы комнаты»: «„Опять ты читаешь своего Дос Пассоса? – она скажет, накрывая на стол. – А кто будет читать Тургенева?“ – „Что ты хочешь от него, – отзовется отец, складывая газету, – одно слово – бездельник“» (СИБ2, 5, 322; пер. Д. Чекалова).
90
Об Элиоте и путешествиях модернизма см.: Carr, Modernism and Travel, 81.
Стихотворение 1962 года «От окраины к центру» – это не травелог, тем не менее оно показательно для раннего поэтического самоопределения Бродского, смоделированного на основе типичного для мужской модернистской субъективности ощущения экзистенциального сдвига. В стихотворении Ленинград описывается как параллель изображению Москвы в таких фильмах, как «Мне двадцать лет» и «Я шагаю по Москве», с артикуляцией зрелости героя, как интеллектуальной, так и эротической, и характерным для оттепели восхищением западной культурой 91 . Бродский описывает район Малой Охты, полуиндустриальное захолустье фабрик и советских блочных домов в современном поэту Ленинграде. Первая строка, «Вот я вновь посетил», отсылает к пушкинскому «…Вновь я посетил…», элегии, отражающей впечатления поэта от посещения в 1835 году Михайловского, его родового поместья и места его ссылки. Пушкин жаловался тогда в письмах родным и друзьям на неспособность писать, и этот упадок творческих сил или его предчувствие – основа элегического настроения в стихотворении 92 . Лирический герой Пушкина размышляет о своем прошлом с позиции уходящего старого поэта, а в стихотворении Бродского отправной точкой лирического героя становятся воспоминания о первой любви, подростковых надеждах и ожиданиях. Он вступает в новый период жизни с уверенностью и самоощущением молодого поэта:
91
О значении этих фильмов для эпохи оттепели см.: Woll, Real Images, 142–150, 158–160.
92
Greenleaf, Pushkin and Romantic Fashion, 208.