Бродяги Севера (сборник)
Шрифт:
Он побежал в темноту по прямой линии на северо-запад, проскальзывая под кустами, волоча за собой хвост и заложив назад уши – настоящий волк, бегущий на добычу ночью. Стая стремилась куда-то на север и бежала скорее, чем он, так что уже через полчаса он потерял ее из виду. Но одинокий волк выл недалеко от него в западной стороне, и три раза Бари послал ему свой ответ. Еще через полчаса Бари снова услышал стаю. Она бежала уже на юг. В этот момент его отделяло от одинокого волка лесное пространство не белее как в четверть мили, но этот одинокий волк оказался уже старым и потому знал все волчьи хитрости и увертки. С непогрешимостью, приобретенной долгим опытом, он помчался к стае прямо наперерез, так что оказался на целых три четверти мили даже впереди нее. Эта уловка была еще незнакома для Бари, он еще не научился ей, но в результате своего неведения и отсутствия познаний он два раза был очень близок к стае и все-таки никак не мог к ней присоединиться. Затем наступило продолжительное молчание. Стая уже догнала свою добычу,
Остаток ночи Бари пробродил один, по крайней мере до того часа, когда зашла луна. Теперь уж он был очень далеко от хижины и шел куда глаза глядели, спотыкаясь, но его уже не удручало то, что он был один и заблудился. Последние два или три месяца сильно развили в нем чувство ориентации, то «шестое чувство», которое безошибочно руководит голубем в пути и побуждает медведя бежать к своей прошлогодней берлоге для зимовки по птичьему полету напрямик. Он не забыл Нипизу. Несколько раз он оборачивался назад и скулил, но всегда шел в противоположном направлении от избушки. Его поиски этого таинственного «нечто», которое он никак не мог найти, все еще продолжались. Даже с заходом луны и с наступлением серенького утра проснувшийся в нем голод не мог побудить его бросить поиски и заняться отыскиванием пищи. Было холодно и стало еще холоднее, когда погас свет от луны и звезд. Он бежал иноходью. Под его ногами, в особенности на открытых пространствах, лежал глубокий белый снег, на котором он оставлял отчетливые следы. Он настойчиво продолжал свой путь в течение целых часов, прошел уже несколько десятков миль и к восходу солнца наконец устал. А затем настало время, когда, щелкнув зубами, Бари вдруг неожиданно остановился как вкопанный.
Произошла наконец встреча, которую он так долго искал. Это случилось в открытом, освещенном холодным рассветом амфитеатре, спускавшемся с отлогого горного кряжа на восток. Повернув к нему голову и уже давно почуяв Бари по запаху, стояла молодая волчица, по-индейски Махигана, и ожидала, когда он выйдет наконец из чащи леса на свет. Бари не почуял ее, но увидел ее прямо перед собою, когда вышел на открытое пространство из можжевельника. Тогда он остановился, и целую минуту ни один из них не двигался и даже, казалось, не дышал. Они были почти ровесниками, волчица была моложе его, пожалуй, всего только на две недели, но значительно меньше его ростом. Она была такой же длины, но только пониже и послабее. Ноги у нее были так же тонки, как и у лисицы, но спина была изогнута настолько своеобразно, что она могла развивать на бегу быстроту, почти равную ветру. Она стояла в такой позе, точно собиралась немедленно убежать, даже тогда, когда Бари подошел к ней почти вплотную, но затем ее тело расслабилось, уши свесились и откинулись назад. Бари заскулил. Он поднял голову, насторожил уши и вытянул и распушил свой хвост. Если не стратегия, то ум уже дал ему уверенность в его физическом превосходстве, и он не особенно спешил со знакомством. Он находился от Махиганы в пяти шагах, когда вдруг совершенно случайно отвернулся от нее и поглядел на восток, где блики красного и желтого цвета уже обозначили солнечный восход. Несколько секунд он внюхивался в воздух и оглядывался по сторонам с таким видом, точно предварительно желал произвести на волчицу впечатление. И Махигана была вполне им очарована. Она навострила ушки и тоже стала нюхать воздух. Бари так быстро и резко поворачивал голову то туда, то сюда, что и она если не из беспокойства, то, во всяком случае, из чисто женского любопытства тоже вопросительно стала поворачивать голову по сторонам; и когда он вдруг заскулил, точно ему удалось поймать в воздухе ту тайну, которой она, по-видимому, еще не понимала, то и она завизжала ему в ответ, но с такой женской осторожностью, точно не совсем была уверена, как он к этому отнесется. Бари услышал этот ее визг, быстро и легко подскочил к ней, и в следующий затем момент они уже обнюхивались носами.
Когда через час взошло солнце, то оно застало их все на том же самом месте. Они находились на открытом возвышенном пространстве, под ними далеко в глубину уходили леса, а позади простиралась широкая долина, точно белым саваном покрытая снегом, из которого то тут, то там вылезали группы вековых сосен.
Взошло наконец солнце и осветило красными лучами прежде всего это высокое, открытое пространство, которое все более и более стало согреваться, по мере того как солнце поднималось все выше и выше и посылало ему свои ласковые, теплые лучи.
Ни Бари, ни Махигана не выказывали намерения двинуться в путь и целых два часа пролежали рядом, смотря вопросительными, широко открытыми глазами на расстилавшиеся под ними, точно море, лесные пространства. Махигана так же, как и он, искала волчью стаю и не сумела ее найти. Они оба устали, были разочарованы и хотели есть, но оба испытывали какое-то новое, беспокойное и таинственное чувство, что теперь они – друзья. Несколько раз Бари придвигался к Махигане, когда она лежала, греясь на солнышке, тихо скулил ей и касался ее мягкой шерсти мордой, но она не обращала на это внимания. Затем она последовала за ним. Весь день они бродили и отдыхали вместе. Потом настала ночь.
Ночь на этот раз была без луны и без звезд. Серые массы облаков плыли на северо-запад, и, по мере того как сгущалась темнота, ветер все тише и тише шумел в вершинах
Молодость все это делала новым для Бари и Махиганы; кровь их бушевала; ноги ступали осторожно; уши были напряжены, чтобы уловить малейший шорох. В эту первую ночь великого снегопада они чувствовали в себе биение пульса новой жизни. Он руководил ими. Он приглашал их к приключениям в этой таинственной, белой, молчаливой пелене; и, вдохновляемые своей беззаботной юностью и желаниями, они побежали вперед. Снег под их ногами становился все глубже и глубже. На открытых местах они уже погружались по колено, а он все продолжал и продолжал падать, точно белые облака, настойчиво спускавшиеся с неба.
Было около полуночи, когда они остановились. Чья-то невидимая рука отдернула от звезд и луны скрывавшее их покрывало, и Бари и Махигана долго-долго простояли без движения, глядя со своего высокого места на гребне горного кряжа на расстилавшийся под ними великолепный мир.
Никогда еще ночью они не видели так далеко. Под ними расстилалась долина. Они могли видеть на ней леса, отдельные группы деревьев, которые, точно привидения, вырастали из-под снега, и ручей, еще не замерзший и сверкавший при луне, точно зеркало. К этому-то ручью и направился Бари. Теперь уж он больше не думал о Нипизе и только то и дело повизгивал, спускаясь вниз и останавливаясь на полдороге, чтобы толкнуть мордой Махигану. Ему хотелось кататься по снегу и прыгать вокруг своей спутницы; его так и подмывало залаять или поднять голову кверху и завыть на луну так, как он выл накануне около избушки. Но что-то удерживало его от этого. Быть может, это было поведение Махиганы, слишком строптиво отнесшейся к его намерениям. Раза два это даже ее испугало, и оба раза Бари слышал, как она щелкнула зубами. За последнюю ночь их дружба сделалась теснее, но что-то неуловимое, таинственное то и дело вставало между ним и Махиганой, чего Бари не мог себе объяснить. При белизне снега над ним и под ним Бари обрисовывался еще ярче, чем летом. Шерсть блестела на нем, точно лакированная. Каждый волосок на его теле отливал чернотой. Он был черен. В этом-то и заключалась вся разгадка. Природа уже успела внушить Махигане, что все те звери, которых боялась ее порода и которых она ненавидела, были черны. Это был в ней не опыт, а инстинкт, напоминавший ей о вековечной вражде между серым волком и черным медведем, а при лунном свете и при белизне снега Бари казался еще чернее, чем медведь, отъевшийся на рыбе в майские дни. Пока они пересекали открытые пространства долины, молодая волчица следовала за Бари без возражений, но здесь она стала вдруг проявлять какие-то странные признаки нерешительности и два раза останавливалась, чтобы предоставить Бари уйти далее уже без нее.
Через час после того, как они спустились в долину, вдруг с запада донесся до них вой бежавшей волчьей стаи. Она была где-то недалеко, по всей вероятности в одной миле от подошвы горного кряжа; последовавший затем острый, короткий вой делал очевидным то, что зубастые охотники вдруг неожиданно подняли дичь: оленя или молодого лося, и уже гнались за ним по пятам. Услышав голоса своих сородичей, Махигана заложила уши назад и бросилась к ним, как стрела. Неожиданность этого поступка и быстрота, с которой она убежала, поставили Бари в тупик, и он стал от нее отставать. Она бежала очертя голову, не обращая внимания ни на что. Не прошло и пяти минут, как стая волков была уже так близко от своей добычи, что совершенно прекратила крики и гнала свою жертву прямо на Махигану и Бари. Десять секунд спустя из зарослей выскочил затравленный волками олень и, как ветер, промчался мимо них через долину и скрылся из виду. Они слышали, как он тяжело дышал. Затем выбежала и стая волков.
При виде этих бежавших без оглядки серых тел у Бари забилось сердце и захватило дух. Он забыл о Махигане и о том, что она оставила его одного. Теперь уж для него не существовало больше ни луны, ни звезд. Он не чувствовал под ногами холодного снега. Он был волк, настоящий волк. Еще ощущая теплый запах оленя и с жаждой убийства, пронизавшей его всего, как огонь, он бросился вслед за стаей. Даже Махигана осталась у него позади. Он не бросал ее, но в возбуждении от своей первой охоты уже более не чувствовал желания видеть ее около себя. Ему казалось, что он принадлежал к этой стае всегда. Он присоединился к ней вполне естественно, как присоединялись к ней по пути и другие одинокие волки, выбегавшие из-за кустов. Не последовало ни возражений, ни ласкового приема, ни враждебности. Он слился с этими тощими быстроногими изгоями дремучих лесов и, по мере того как запах от оленя становился все чувствительнее и звук от его копыт все слышнее, он стал щелкать зубами так же, как и они.