Брызги шампанского
Шрифт:
Он говорил истинную правду. Его просто потрясло жуткое состояние дома. И Тэлли оказалась даже еще более податливой, чем он предполагал. Задача перед ним стояла одна: осторожно подтолкнуть ее в нужном направлении.
– Я буквально умираю от желания увидеть спальню Елизаветинской эпохи, – сказал Сол, прожигая Тэлли насквозь вожделенным взглядом.
– Да-да, конечно, – пробормотала та, гадая, куда его можно будет уложить спать.
В последнее время кровати в том смысле, в каком их понимало большинство людей, были в «Маллионзе» не в особом почете. Узкая односпальная кровать, в которой Тэлли
Тэлли остановилась посреди Длинной галереи. – Вот один из наших лучших гобеленов, – с гордостью произнесла она, показывая на темную тряпку, на которой Сол почти ничего не смог различить. – Он был соткан в ознаменование брака четвертого графа и графини. На нем изображена легенда об Ионе и Ките.
– Иона и Кит, да? – ухмыльнулся Сол. В его взгляд прокрался злобный блеск. – Не очень лестно для бедняжки графини, – насмешливо заметил он. – Дамочка была крупных размеров, да?
Тэлли с ужасом обернулась. На мгновение Сол ощутил, что его судьба качается на краю пропасти. Ну зачем ему вздумалось шутить над наследственными чертами обитателей «Маллионза»? Но тут лицо Тэлли расплылось в улыбке.
– Какой же вы гадкий! – сказала она, трогаясь дальше.
Наконец они подошли к спальне. Тэлли толкнула дверь, но та не поддалась.
– Позвольте мне, – предложил Сол.
Он навалился изо всех сил на тяжелую дубовую дверь, тотчас же уступившую ему, да так, что дверь распахнулась настежь и Сол с Тэлли, влетев внутрь, растянулись на полированном полу, едва избежав столкновения с рукомойником Георгианской эпохи.
– Замечательно, – сказал Сол, приходя в себя и переводя взгляд на самое ценное сокровище «Маллионза».
При виде ущерба, нанесенного молью парчовому балдахину, у него в душе все запело. Массивные резные стойки кишели не только изображениями полуобнаженных богов и богинь, но и древесными точильщиками. В довершение всего внезапно вырубилось электричество. Отыскав впотьмах свечу, Тэлли зажгла ее, и дрожащее пламя отбросило дьявольски гримасничающую тень от лица Сола, с вытянутым сгорбленным носом, на потрескавшиеся стены.
Сол повернулся к ней, и его глаза сверкнули.
– Вы просто восхитительны! – прошептал он, обращаясь, впрочем, не к Тэлли, а к десяти тысячам акров первосортного участка земли под застройку, которые она олицетворяла.
Застенчиво опустив взгляд на доски пола, Тэлли поежилась. Не столько от холода, сколько от захватывающего восторга при мысли о том, что она сейчас совершенно одна, рядом с кроватью, в обществе самого красивого мужчины из всех, что ей доводилось видеть. К тому же только что признавшегося, что он находит ее восхитительной. Сердце Тэлли гулко заколотилось, во рту пересохло, а внизу, наоборот, стало влажно.
– Я тебя хочу, – страстно прошептал Сол, обращаясь к просторным акрам поместья «Маллионз», материализовавшимся перед ним в женском обличье.
Его лицо растянулось в улыбке, глаза зажглись. Посмотрев на Тэлли, он увидел слово «СДАЮСЬ», написанное огромными буквами.
– Я умираю от желания! – с жаром произнес Сол. – Я так хочу тебя!
13
– Не успела выписаться из больницы – и снова во всех газетах, – почтительно заметил Джош, раскрывая «Сан».
Под огромным снимком скорее раздетой, чем одетой Шампань, с новым приятелем, звездой валлийского футбола, была подпись: «Танцевала всю ночь напролет в крохотном золотистом бикини».
– О, замечательно, – сладострастно простонал Вэлентайн.
Джейн убежденно промолчала. Ее уже тошнило от Джоша, от Вэлентайна, от ее работы. Но больше всего ее тошнило от Шампань. Не успев оказаться за дверью больницы, светская красавица поведала редакторам всех бульварных изданий об изнуряющем давлении славы, приведшем ее к знакомству с таблетками снотворного, которое едва не окончилось трагически. Тотчас же появились пространные сочувственные статьи, с анализом синдрома психического истощения, с врезками, выдающими полную информацию о бессоннице.
Бессонница! Джейн презрительно фыркнула. Это надо же! Танцы до упаду в ночных клубах теперь подаются как неспособность заснуть.
После встречи в больничной палате Джейн достаточно было только посмотреть на фотографию Шампань, как у нее на губах выступала пена. Подумать только – человек, чью жизнь ты спас, не только не испытывает к тебе чувства благодарности, но откровенно заявляет в глаза, что сознательно обратился к тебе, поскольку не считает тебя за человека. Джейн чувствовала полное внутреннее опустошение. Ее чувство собственного достоинства опустилось ниже нулевой отметки.
У нее на столе зазвонил телефон.
– Поторопись, – недовольно бросил Джош. – У нас сейчас начнется собрание. Все, что вы предложили на следующий месяц, – полнейший вздор.
Сделав непристойный жест в сторону шефа, повернувшегося к ней спиной, Джейн сняла трубку.
– Это Джейн Бентли? – спросил властный голос, способный резать стекло, но, слава богу, не принадлежащий Шампань. – Говорит Виктория Кавендиш. Я, как вам, вероятно, известно, являюсь главным редактором «Шика».
Джейн это действительно было известно. Это было известно всем. Виктория Кавендиш проработала в журналистике уже столько лет, что стала живой легендой. В последние годы она возглавляла журнал «Шик», постоянно конкурирующий с «Блеском», и считалась не менее профессиональной и честолюбивой, чем Джош. Еще считалось, что она не войдет с тобой в одну кабину лифта, если у тебя юбка не той длины, как принято в этом сезоне. Слухов о Кавендиш ходило предостаточно. Тощая, как хлыст, она держалась на одном листике салата в день, купалась в минеральной воде «Бадуа» и отправляла школьную форму дочери на переделку в ателье «Шанель». Говорили, однажды она уволилась из одного журнала, потому что ее кабинет, хотя и просторный, был на сантиметр меньше, чем у другого редактора того же издательского дома. Габариты также имели большое значение при подборке штата: в журналистских кругах перешептывались, что кое-кого Виктория Кавендиш без разговоров выставила за дверь, уличив в страшном проступке – прибавке в весе.