Брызги шампанского
Шрифт:
– Ты в порядке? – спросил Жора.
– Пытаюсь понять.
– Утро свежее умыто, на обоях луч блестит, рядом кто-то неприкрытый, непричесанный лежит...
– Это про меня, – сказал я, поднимаясь. – Пройдусь. Что-то мне сегодня не климатит.
– Заглянуть?
– Попозже.
Не надо бы мне так отвечать, не надо бы отвергать дружеское участие, готовность разделить часы одиночества, скрасить неважное самочувствие, поднимающуюся температуру, утешить стаканом золотистой мадеры.
Не надо бы...
Прошло совсем немного времени,
Зацелованный Ленин со сбитым носом и алыми губами проводил меня равнодушным взглядом, ко мне равнодушным, а вообще-то взгляд у него был твердый, устремленный в прекрасное будущее, и была в нем, в его взгляде, решимость ни перед чем не останавливаться, только бы достичь будущего, которое виделось ему столь ясно и зримо.
Девятнадцатый корпус, одиннадцатая комната...
Два не просто нечетных числа, а каких-то очень уж нечетных, поскольку не делились они ни на какое другое число, кроме самого себя...
Наверно, хорошая примета.
Пока я поднимался по длинной одномаршевой лестнице на второй этаж, мне все еще казалось, что это хорошая примета, но очень скоро я убедился в том, что примета эта плохая.
На площадке, у окна с белой занавеской, скроенной из старой простыни, стояла Жанна.
Да, это была она.
– О! – сказал я радостно. – Явилась – не запылилась!
– Войдем, – сказала она без улыбки. Даже какая-то суровость была в ее взгляде.
– Войдем, – и я первым перешагнул порог.
Жанна не просто вошла, она закрыла дверь, повернула ключ в замке. И только после этого, оборотившись, с неожиданной силой толкнула меня. За спиной оказался стул, и, отшатнувшись, я опрокинулся навзничь.
– Ну ты даешь, – пробормотал я, пытаясь подняться.
– Не вставать! – раздался жесткий голос Жанны.
Я обмер – у нее в руке был пистолет. И, конечно, с глушителем. Небольшой пистолет, женского вида, но при таком расстоянии это не имело значения.
– Не вставать! – повторила она.
– И не пытаюсь... А в чем, собственно, дело?
– Выговский Игорь Евгеньевич? – спросила Жанна.
Отпираться не было смысла. Но я промолчал.
– Долго я не могла тебя раскусить.
– А теперь? Раскусила?
– Извини, дорогой, но ты заказан. Мы уже получили деньги.
– Кто это «мы»?
– Моего напарника ты завалил некоторое время назад.
– Так, – пробормотал я. Я лежал на спине совершенно беспомощный, разбросав руки в стороны, так что обе они оказались под кроватями, стоявшими у противоположных стен. И тут я почувствовал, что правая моя рука наткнулась на что-то твердое. Ощупав предмет, я узнал каменное изваяние члена, сработанного Жориными руками. Как он закатился под кровать, не знаю, но то, что произведение оказалось там кстати, было совершенно очевидно. Надо же, как бывает, теперь все мои надежды были связаны именно с этим двухкилограммовым срамом, изображенным с таким количеством подробностей, что невольно вызывал оторопь
Слабая надежда избавила меня от оцепенения. Я вспомнил Жорины слова, все-таки он витал надо мной как добрый гений, не оставлял меня своими заботами – даже сегодня вызывался проводить до номера, но я, дурак, отказался. Так вот, я вспомнил Жорины слова о том, что Жанна звонила в Ганновер.
Она готова была выстрелить в любую секунду, и тогда все мои рассуждения мгновенно потеряли бы всякий смысл. Нужно было не молить о пощаде – профессионала это только раздражает, – требовалось сказать нечто такое, что остановило бы ее, заставило бы вздрогнуть от неожиданности.
– В Ганновер звонила? – спросил я.
– Куда?
– И тебе не дал своего телефона? Он живет не в Ганновере, он живет в соседнем городишке... Гифорн. Вернее, жил.
– Что значит жил? – спросила Жанна. И это был не механический вопрос, она втягивалась в разговор.
– Потому что я его убрал. В Гифорне. В парке. Это он сделал заказ? И деньги платил он. Последние три месяца у вас не было связи. Не было, это точно. Потому что я убрал его три месяца назад. Об этом писали все немецкие газеты.
– О ком ты говоришь? – спросила Жанна растерянно.
– Я говорю о Васе.
– Да, его звали Василий... Но убрал ты его или не убрал – это не имеет значения. Деньги получены, значит, работа должна быть выполнена.
– Ты не знаешь еще одной вещи, – сказал я, совершенно не представляя, чем закончить эти свои слова, какой такой вещи Жанна не знает, что ей брякнуть, чтоб она опять осеклась в идиотском своем намерении. Я лежал, сжимая в руке каменный член, выточенный Жорой из коктебельской гальки с потрясающим мастерством и с истинно поэтическим вдохновением.
– Какой вещи? – спросила она и сделала то, чего я все время ждал, усыпляя ее бдительность, – опустила руку с пистолетом. Я не двигался, не пытался встать, перевернуться на живот, подтянуть к себе стул или сделать еще какую-нибудь глупость. И это ее успокоило, она опустила пистолет.
– Слушай, – сказал я как можно будничнее и даже безразличнее к нашему разговору. И в ту же секунду, выпростав руку из-под кровати, запустил Жанне в голову этот каменный символ мужской доблести. Член попал Жанне прямо в лоб, она отшатнулась к стене, пистолет выпал из ее руки, а каменное изваяние, отскочив, упало на чугунную батарею и раскололось надвое.
Но это уже не имело слишком большого значения – я бросился к пистолету, отпрыгнул в сторону и только тогда увидел, что Жанна все еще находится в совершенно беспомощном состоянии. Тогда я подошел к ней, ощупал все те места, которых уже касался неоднократно при других обстоятельствах, забрал сумочку и, успокоенный, отошел к двери.
Жанна с трудом поднялась, подошла к кровати и присела. На ее рассеченном лбу росла громадная шишка – все-таки Жора делал добротные вещи.
– Так что же все-таки ты хотел сказать? – спросила она.