Шрифт:
1.
Несильно, но чувствительно кольнуло в левом боку.
Каждый раз, когда он просыпался, организм неизменно приветствовал его этим уколом. Жильбер говорил, надо обследоваться. Говорил, мало ли чего там у тебя колет, запустишь болячку, намаешься потом. Обследоваться Габу очень не хотелось. Да и зачем? Кольнёт один раз и всё. Вот и сейчас.
Он осторожно потянул носом воздух, прислушиваясь к ощущениям. Бок удовлетворённо помалкивал, зато по спине вдруг побежали мурашки, горячие и шустрые. Спину, что ли отлежал?
– Очнулся, кажется, – голос
– Здоровый, однако. Я ему двойную дозу всадил. Минимум час ещё должен быть без сознания.
Этот говорил чисто, но резче и басовитее.
В замешательстве Габ подождал продолжения. Его не последовало. Тогда он осторожно приподнял ставшие на удивление тяжёлыми веки.
Ровный тусклый свет выхватил невысокий потолок с двумя рядами выключенных ламп, по сторонам угадывались такие же невзрачные серые стены. А ещё приторно пахло чем-то едким и сладким.
Потом над ним склонились двое. Он различал их лица сквозь зыбкий, волнами накатывающий туман. Одно угловатое, с выступающими скулами, глубоко посаженными глазами и совершенно неуместным здесь вздёрнутым носом. Второе будто сплюснутое с боков, с карикатурно поникшими уголками губ и большими грустными глазами.
И выражение на этих лицах было одинаковым – настороженным и обеспокоенным одновременно.
– Лежите спокойно, Габриэль, – пробасил сплюснутый, – пожалуйста, лежите спокойно. На вас обездвижитель. Это временно. Вашей жизни ничего не угрожает. Просто, – он запнулся, бросил быстрый взгляд на напарника и с мягкой улыбкой закончил, – просто нам очень нужна ваша помощь.
– Вы кто? – морщась, одними губами выговорил Габ. Во рту у него пересохло, в горле саднило, а небольшое усилие сразу отозвалось сильной головной болью. – Кто вы такие? Что со мной?
– Лежите спокойно, – словно не слыша его, повторил сплюснутый, – ничего страшного не произошло.
Он положил широкую холодную ладонь на мокрый лоб Габа, считал показания, удовлетворённо кивнул и, видимо, собирался ещё что-то добавить, но Габриэль уже трясся, как в лихорадке, дико вращая выпученными глазами, и мычал что-то нечленораздельное.
– Чего это он? – забеспокоился бретонец.
Сплюснутый недоумённо пожал плечами, потом перевёл взгляд на свою руку и, не сдержавшись, выругался.
На левом запястье в такт биению сердца тускло мерцали четыре буквы – UVUM.
Он резко почти вплотную наклонился к дёргающемуся в тщетных попытках освободиться Габу и заговорил. Быстро, горячо, чеканя каждое слово:
– Слушайте меня, Габриель. Слушайте внимательно. Меня зовут Эрик, моего напарника…, впрочем, неважно. Да, это UVUM. Да, мы похитили вас и привезли сюда в бессознательном состоянии против вашей воли. Но вреда вам не причинят. Вы поняли меня, Габриэль. Никакого вреда. Нам нужна только ваша помощь. Просто помощь, Габриэль. И перестаньте постоянно вызывать альтерэго. Нейросеть заблокирована, а у вас и так давление скачет, как сумасшедшее.
Габ и сам ужен понял. Привычный, стилизованный под распахнутое окно в его комнате с видом на бескрайнее поле ярко-жёлтых подсолнухов интерфейс никак не желал появляться перед мысленным взором. Это пугало и окончательно сбивало с толку.
– Пятнадцать минут, – напомнил бретонец.
Эрик коротко кивнул, сказал, понизив голос:
– Третья и вторая уже должны быть на местах. Сообщений нет.
– Наружка же молчит, – пожал плечами бретонец, – центр тоже. Хотя, погоди-ка.
Оба замерли, вчитываясь в полученное сообщение, потом их лица одновременно потемнели и ещё больше осунулись.
– Третья – пустой, – поникшим голосом произнёс Эрик. – Вторая…
– Да, – подтвердил бретонец, – жаль ребят.
– Всё, больше никого не осталось.
Теперь они молча смотрели на Габа. Так смотрят на безнадёжных больных, после применения нового экспериментального лекарства, на приговорённых к смерти, в ожидании запаздывающего помилования, на сакральную жертву, которой в последний момент великодушные жрецы оставят жизнь, ограничившись небольшим увечьем. На внезапно воскресшего мертвеца.
Габу стало так страшно, что он почти перестал дышать.
Как это могло случиться с ним? Каким образом он, Габ, фермер из глухомани, оказался в руках фанатиков?
В голове, панически скомканные, вспыхивали образы, воспоминания, какие-то посторонние мысли. Они накладывались друг на друга, толкались, рассыпались, перемешивались и путались, мешая собрать воедино полную картину случившегося за последние часы.
Вот он выходит из дома. Половица на крыльце привычно скрипит. Габ нарочно её не меняет, ему нравится это тягучее пение настоящего дерева. В руках у него чашка с кофе. Кофе горячий. А вот ночь ещё свежая, ещё не душная. Ночь. А сейчас, интересно, что? Сколько он провалялся без сознания? Снова скрипит половица. Габ успевает повернуться. И больше не успевает ничего. Только краешком стремительно угасающего сознания фиксирует две размытые полупрозрачные тени и медленно-медленно падающую на пол чашку.
«Перепутали! – мысленно вскидывается он, – они меня с кем-то перепутали!»
– Вы меня с кем-то перепутали, – на этот раз слова дались легче, голос почти не сипит.
– Нет, – коротко бросил Эрик, отвернулся, прислушиваясь, повторил, – нет, не перепутали. Хватит трястись, Габриэль. Это плохо влияет на состояние вашего здоровья. А нам очень важно доставить вас в целости и сохранности. Так сказать, в здравом уме и твёрдой памяти. Это, кстати, и в ваших интересах.
Памяти. Ну, точно же. Теперь Габ окончательно убедился в правильности своего предположения. Память, UVUM, фанатики – всё сходится.
– Точно перепутали, – торопливо, почти захлёбываясь словами, снова заговорил он, – я, в смысле памяти, я вам вообще не нужен. Я не опасен и бесполезен. Я поврежденец, слышите, поврежденец. У меня и документ есть. Заключение, то есть, официальное, с детства ещё. Да вы сами проверьте! Вы же можете, у вас альтерэго не заблокировано.
– Пять минут, – бесстрастно напомнил бретонец, с сомнением окинул взглядом Габа и предложил, – может, его снова отключить, а?
Эрик покачал головой.