Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение

Роджерс Джим

Меня приняли в Севани сразу же после подачи документов. И только в апреле или мае, когда отец уже отправил туда требуемую сумму – 50 долларов, я получил толстый конверт из Йеля с извещением, что принят и что мне назначена стипендия Key Club – две тысячи долларов в год. Я был в шоке. Мне было семнадцать, и я мало что знал о Йеле кроме того, что этот университет расположен в Нью-Хейвене, в штате Коннектикут. Впрочем, мои родители, люди опытные, хорошо понимали значение моего поступления. У обоих было высшее образование: они познакомились, когда учились в университете Оклахомы, где входили в общество Phi Beta Kappa [5] . Отец изучал нефтяное дело, а мама – свободные искусства. Для них мое поступление в Йель значило очень многое. Помню, отец говорил: «Нас немного беспокоит, что ты отправляешься в этот бастион северного либерализма», но на самом деле оба были очень рады. Правда, радость отца несколько умерил тот факт, что 50 долларов, которые он отправил в Севани, получить назад не удастся, а 50 долларов в Демополисе в 1960 году были большими деньгами. Собственно, это и сейчас

немалая сумма, но тогда они стоили примерно в семь раз больше, чем сейчас. Я был самым старшим из пяти братьев и одним из примерно пятидесяти учеников в своем классе и быстро решил продемонстрировать всем гипертрофированное чувство собственной важности, которое подкреплялось такой удачей. Я тут же стал, как говорят в таких случаях, задаваться, но моему самомнению была уготована недолгая жизнь. Постепенно до меня стало доходить: «Ой-ой-ой, я еду в Йель!» И тут я испугался, поняв, что вообще-то для меня это слишком круто, и подумал: «Что теперь делать?..»

5

Привилегированное общество студентов и выпускников колледжей, основанное в 1776 г. Прим. перев.

Тем летом, отправившись на собрание Key Club в Бостоне, я сошел с поезда в Нью-Хейвене и пошел в приемную комиссию Йеля. Хотелось узнать, за что же меня приняли. Я надеялся, что, получив ответ на этот вопрос, пойму, чего мне ожидать – и чего ожидают от меня.

Председатель приемной комиссии открыл мою папку и сказал: «Что вы хотите знать? Вы окончили курс первым в своем классе, по многим предметам у вас высший балл, средняя оценка – почти сто» [6] . Да, но все это было в Демополисе! «О господи, – подумал я, – они тут думают, что я умный, что я что-то знаю…» Чувствуя себя совершенно не готовым к тому, чтобы держаться на уровне со студентами из престижных северо-восточных школ, я прибыл в Йель, намереваясь учиться намного усерднее, чем другие.

6

По стобалльной шкале. Прим. перев.

Помнится, однажды предстояло сдавать какой-то тест, и один мой сокурсник сказал, что собирается готовиться к нему пять часов. Он пояснил: «Этот тест стоит пяти часов подготовки». Этот аргумент показался мне очень странным. Мой собственный подход состоял в том, чтобы готовиться до тех пор, пока я не пойму все, а потом – еще немного, чтобы быть окончательно уверенным. Этот подход – нет такого понятия, как достаточно, – я применял ко всему (как и мои братья, я унаследовал его от родителей). Всегда нужно продолжать учиться, или работать, или исследовать – в зависимости от того, какая стоит задача. Сейчас мне так хочется донести эту мысль до своих детей! Вот бы позвонить отцу или матери и спросить их: «Какую таблетку вы нам дали?» Можно назвать это дисциплиной, прилежанием, трудовой этикой – все это у нас с братьями врожденное. Не знаю, откуда оно взялось – может быть, какой-то ген… Конечно, я не одинок в высокой оценке упорства – все мы знаем умных и талантливых людей, которые не добились успеха. Именно упорство решает многое.

Стоимость обучения, аренды комнаты и питания в Йеле составляла тогда 2300 долларов. Стипендия покрывала только 2000, надо было откуда-то брать еще 300 долларов, и это не считая покупки книг и других мелких расходов. Я устроился в столовую помощником официанта на несколько часов в неделю и в течение всего обучения в университете постоянно брался за работу с частичной занятостью. Опыт работы, полученный в юности, дает неоценимые преимущества. Он не только учит ценить деньги, но и помогает развивать себя как личность: учась управлять собственными средствами, вы постепенно становитесь независимым. Я рано стал платить за себя сам, еще до того как поступил в Йель. Когда мне было шесть, отец рассказал мне, что «деньги на деревьях не растут», и настоял, чтобы я сам заплатил за свою бейсбольную перчатку. Я пошел в демополисский магазин Брасвелла и выбрал перчатку за четыре доллара. Я принес ее домой и каждую субботу возвращался заплатить Крузу Брасвеллу, владельцу магазина, пятнадцать центов, пока не выплатил всю сумму. Прошло много лет, и декан Колумбийской школы бизнеса, вспоминая о своих студенческих годах, сказал мне, что верный признак счастья во взрослой жизни – это оплачиваемая работа в студенчестве.

Так или иначе, в Йеле мне очень нравилось. Я специализировался в истории и был рулевым гребной восьмерки на младших курсах (потом я уже греблей не занимался). Я даже немного играл в театре и исполнил пару главных ролей. Режиссером одного спектакля был Джон Бэдэм, выпускник 1961 года. Только представьте себе, каким хитом стала бы его «Лихорадка субботнего вечера», если бы, подбирая актера на главную роль, он вспомнил обо мне! Но, как бы я ни любил театр, слишком далеко в актерстве я не заходил – по тем же причинам, что и в гребле. Я посвятил себя учебе. И вскоре это оправдалось. Хотя я был не так умен, как все остальные, выпустился я с отличием.

Как и многие выпускники, я, конечно, понятия не имел, что делать дальше. Меня приняли в Гарвардскую школу бизнеса, а также на юридические факультеты Гарварда и Йеля, но я с равным энтузиазмом подумывал и о том, чтобы подать документы в медицинский университет. На самом же деле мне больше всего хотелось путешествовать. В детстве я обожал «Посмертные записки Пиквикского клуба» Диккенса, и джентльмены из Пиквикского клуба с их авантюрными похождениями, должно быть, сыграли свою роль в развитии моей страсти к путешествиям. Я уже в двадцать один год был достаточно разумен, чтобы понять, что сам переезд – в моем случае из деревенской Алабамы в престижную коннектикутскую школу

из Лиги плюща, расположенную в тысяче миль от дома, – сыграл значительную роль в моем образовании. Это открыло мне глаза и многому научило: «Поставится ли в вину презрение к Англии – тем, кто видел ее одну?», как писал Редьярд Киплинг в «Английском флаге» [7] . Я всегда чувствовал себя неуютно в обществе многих ребят из Йеля, потому что они-то путешествовали много. Я всегда хотел узнать и повидать как можно больше. За несколько лет до того я рассказал об этом желании своей девушке Дженет Корли. «Мне шестнадцать лет, – восклицал я, – а я еще нигде не побывал!» Искушенная Дженет могла только посочувствовать. «Мне тоже шестнадцать, а я уже побывала во многих местах, – отметила она. – Я была в Бирмингеме, в Мобиле, в Монтгомери, в Тускалузе…» С целью расширить горизонты я подал множество заявок на стипендии, чтобы обучаться за океаном. Когда в кампусе показались агенты по найму персонала, я уже получил предоставленную Йелем академическую стипендию на изучение философии, политологии и экономики в Бэллиол-колледже Оксфордского университета. Это была возможность отправиться за границу, а также получить еще два года на принятие решения о том, что я хочу делать дальше. (Кроме того, втайне я лелеял мечту выступить рулевым на легендарной регате Оксфорда и Кембриджа.) Я сгорал от нетерпения. Нужно было только найти работу на лето.

7

Пер. Е. Витковского.

Dominick & Dominick, одна из старейших частных инвестиционных компаний США, активно набирала в Йеле сотрудников: белые туфли, голубая кровь – все там у них были такие йельские… Это была одна из компаний, которые назначили мне собеседование. В других фирмах я не очень преуспел, зато отлично сошелся с Джо Каччотти, специалистом по подбору персонала из Dominick & Dominick. Он вырос на улицах Бронкса, но при этом умудрился попасть в Гарвард; я тоже рос в глуши в Алабаме, но при этом попал в Йель. У нас явно было много общего, за одним исключением: компании требовались постоянные работники. Я сказал Джо: «Я не могу работать у вас постоянно, но с радостью устроился бы на лето». Компания Dominick & Dominick, основанная в 1870 году, один из первых членов Нью-Йоркской фондовой биржи, вообще-то не имела обыкновения каждую весну приходить на выручку йельским студентам, желающим как-нибудь перекантоваться лето. Но каким-то образом (скорее всего, благодаря поддержке Джо) для меня сделали исключение, вот так летом 1964 года я попал на работу на Уолл-стрит. И к тому времени, как я (в том же году) уезжал в Оксфорд, я уже понимал, чем хочу заниматься остаток жизни.

ПОКА НЕ ПОСТУПИЛ НА РАБОТУ, об Уолл-стрит я знал только то, что это место где-то в Нью-Йорке и что там случилось что-то плохое в 1929 году. В то время я не имел понятия о том, что между акциями и облигациями есть разница, и уж тем более о том, в чем эта разница состоит. Я ничего не знал о валютах или сырьевых товарах. Не уверен, что мне было известно, что стоимость меди на рынках колеблется. Тем летом я работал в исследовательском отделе Dominick & Dominick, отвечая на запросы брокеров: «Платит ли General Motors дивиденды, и если да, то какие?» Я преуспевал в поиске информации. Работал и за трейдерской стойкой, где «делали рынок» акций, которые не числились в листинге Нью-Йорской фондовой биржи: в то время, до создания NASDAQ, акции покупались и продавались прямо на прилавке. Я многое узнал о том, как на самом деле работают рынки и осуществляются транзакции. Однажды старший партнер компании спросил меня, где я учился. Я ответил, что в Йеле. «Это хорошо, нам тут не нужны сплошные краснопузые или тигры», – сказал он, имея в виду, соответственно, выпускников Гарварда и Принстона. Я спросил совета, стоит ли поступать в школу бизнеса. «Ничему полезному тебя там не научат. Если ты будешь тут продавать короткие позиции по акциям соевых бобов, ты больше узнаешь о рынках, чем за те два года, что впустую потратишь у них».

Это было очень интересное лето. Я увидел мир совершенно по-новому. Неожиданно оказалось, что изучение истории и современности, которым я занимался в Йеле, было не просто теоретическими упражнениями – оно имело практическую ценность. Моя страсть к познанию мира обрела смысл. Как студенту-историку мне было интересно узнавать о влиянии мировых событий на рынки. Но особенно удивительным оказалось, что сами мировые события очень предсказуемы – на основании данных с рынков. Я понял, что все в мире взаимосвязано, что революция в Чили скажется на цене меди, а затем на стоимости электричества и недвижимости, то есть на цене всего, – и притом по всему миру, даже, например, у домохозяев в Толедо. Я понял также: если предугадать, что в Чили грядет революция, можно сделать на этом состояние. То, что я узнал тем летом, и стало моим будущим: Уолл-стрит – место, где мне будут платить за мое стремление к исследованиям. И, если окажусь прав, платить будут очень много. На Уолл-стрит я буду получать достойную оплату, делая при этом то, что мне нравится. Это было мое первое (из двух) лето в Dominick & Dominick, и я сразу понял, что после Оксфорда не пойду на юридический факультет или в школу бизнеса. Как только смогу, я вернусь работать на Уолл-стрит.

Глава 2. Простак за границей

Степень бакалавра по философии, политике и экономике была учреждена в 1920-х годах в Бэллиол-колледже Оксфордского университета как более современная альтернатива степени по классическим языкам. На этих факультетах готовили тех, кто поступал на британскую гражданскую службу, чтобы управлять империей. Конечно, в то время британцы и не догадывались, что империя уже на последнем издыхании. Сейчас я уже достаточно знаю об университетском образовании, чтобы задуматься, не ускорила ли ее упадок подготовка множества столь блестящих и уверенных в себе выпускников-теоретиков.