Будущее, XXII век. Прогрессоры
Шрифт:
— Мы делали все, что могли. Мы вооружились — в покинутых арсеналах было полно оружия. Мы научили детей бояться «нехороших людей», а затем и уничтожать их из винтовок. Мы разрушали кабины и расстреливали в упор игрушечные лавки, пока не поняли, что умнее будет поставить возле них часовых и перехватывать неосторожных детей у порога. Но это было только начало…
Нелюди с неистощимой выдумкой выбрасывали на поверхность все новые и новые типы охотников за детьми. Появились «чудовища». Почти невозможно попасть в такое, когда оно нападает на ребенка. Появились гиганские яркие бабочки — они
— Мы прекрасно знаем, что шансов выжить у нас практически нет. Пандемия не прекращается, а мы сначала надеялись на это. Только один человек на сто тысяч остается незараженным. Вот я, например, драудан… И еще один мальчик — он вырос на моих глазах, ему сейчас восемнадцать, и он выглядит на восемнадцать… Если вы не знали всего этого, то знайте. Если знали, тогда имейте ввиду, что мы прекрасно понимаем свое положение. И мы готовы согласиться на любые ваши условия — готовы на вас работать, готовы вам подчиняться… На все условия, кроме одного: если лечить, то всех. Никакой элиты, никаких избранных!
Старик замолкает, тянется к кружке с водой и жадно пьет. Солдат, стоящий у дверей, переминается с ноги на ногу и зевает, прикрывая рот ладонью. На вид ему лет двадцать пять. А на самом деле? Тринадцать? Пятнадцать? Подросток…
Я сижу неподвижно, стараясь сохранить каменное лицо. Подсознательно я ожидал чего-нибудь в этом роде, но то, что я услышал от очевидца и пострадавшего, почему-то никак не укладывается у меня в сознании. Факты, которые изложил старик, сомнения у меня не вызывают, но это — как во сне: каждый элемент в отдельности полон смысла, а все вместе выглядит совершенно нелепо. Может быть, все дело в том, что мне в плоть и кровь въелось некое предвзятое мнение о странниках, безоговорочно принятое у нас на земле?
— Откуда вы знаете, что они нелюди? — спрашиваю я. — вы их видели? Вы лично?
Старик кряхтит. Лицо его делается страшным.
— Половину своей бессмысленной жизни я бы отдал, чтобы увидеть перед собой хотя бы одного, — сипло произносит он. — вот этими руками… Сам… Но я, конечно, их не видел. Слишком они осторожны и трусливы… Да их, наверное, никто не видел, кроме этих поганых предателей из правительства сорок лет назад… А по слухам они вообще формы не имеют, как вода, скажем, или пар…
— Тогда непонятно, — говорю я. — зачем существам, не имеющим формы, заманивать несколько миллиардов людей к себе в подземелья?
— Да будьте вы прокляты! — говорит старик повысив голос. — это же н е л ю д и ! Как мы с вами можем судить, что нужно нелюдям? Может быть, рабы. Может быть, еда… А может быть, строительный материал для своих гадов… Какая разница? Они разрушили наш мир! Они и теперь не дают нам покоя, травят нас, как крыс…
И тут лицо его вдруг страшно искажается. С поразительной для своего возраста прытью он отскакивает к противоположной стене, с грохотом отшвырнув табуретку. Я и глазом моргнуть не успел, а он уже держит
— Что случилось? — говорю я, стараясь не шевелиться. Никелированный ствол ходит ходуном, а стражи, нащупав наконец оружие, дружно клацают затворами.
— Твоя дурацкая одежда все-таки заработала, — щелкает Щекн на своем.
— тебя почти не видно. Только лицо. Ты не имеешь формы, как вода или пар. Впрочем, старик уже раздумал стрелять. Или мне все-таки убрать его?
— Не надо, — говорю я по-русски.
Старик наконец подает голос. Он белее стены и говорит запинаясь, но не от страха, конечно, а от ненависти. Мощный всетаки старик.
— Проклятый подземный оборотень! — говорит он. — положи руки на стол! Левую на правую! Вот так…
— Это недоразумение, — говорю я сердито. — я не оборотень. У меня специальная одежда. Она может делать меня невидимым, только плохо работает.
— Ах, одежда? — издевательски произносит старик. — на северном архипелаге научились делать одежду-невидимку!
— На северном архипелаге очень многое научились делать, — говорю я.
— спрячьте, пожалуйста, ваше оружие и давайте разберемся спокойно.
— Дурак ты, — говорит старик. — хоть бы на карту нашу удосужился взглянуть. Нет никакого северного архипелага… Я тебя сразу раскусил, только все никак не мог поверить в такую наглость…
— Неужели тебе не унизительно? — щелкает шекн. — давай, ты возьмешь на себя старика, а я — обоих молодых…
— Пристрели собаку! — командует старик стражу, не отрывая взгляда от меня.
— Я тебе покажу «собаку»! — на чистейшем местном наречии произносит шекн. — старый болтливый козел!
Тут нервы у мальчишек не выдерживают, и начинается пальба…
3 июня 78 года.
Снова Майя Глумова.
Я сильно переборщил с громкостью видеофона. Аппарат у меня над ухом мелодично взревел, как незнакомец в коротких штанишках в разгар ухаживания за миссис никльби. Я бомбой вылетел из кресла, на лету нашаривая клавишу приема.
Звонил Экселенц. Было 07.03.
— Хватит спать, — произнес он довольно благодушно. — в твои годы я не имел обыкновения спать.
До каких, интересно, пор мне выслушивать от него про мои годы? Мне уже сорок пять… И, кстати, в мои годы он-таки спал. Он и сейчас не дурак поспать.
— А я и не спал, — соврал я.
— Тем лучше, — сказал он. — значит, ты можешь приступить к работе немедленно. Найди эту глумову. Выясни у нее следующее. Виделась ли она с Абалкиным со вчерашнего дня. Говорил ли Абалкин с ней о ее работе. Если говорил, что именно его интересовало.не Выражал ли он желания зайти к ней в музей. Все. Не больше и не меньше.
Я откликаюсь на эту кодовую фразу:
— Выяснить у глумовой, виделась ли она с ним еще раз, был ли разговор о работе, если был, то что интересовало, не выражал ли желания посетить музей.так.