Бухтины вологодские завиральные
Шрифт:
Чем тема кончилась? Тема кончилась сама по себе, как и положено. На бригадирской должности сижу три годовых сезона. Починаю четвертый, чувствую: умру. Здоровья совсем не стало, что ни день — полное расстройство нервов. Внешнее-то питание, правда, наладилось, да поздно. Желудок внутрь не принимает. От курева весь почернел. Левая нога начала дрыгать. Все. Надо уходить в срочном порядке. Пишу заявление. Резолюция — отказать! Пишу второе — отказать, обязать работать. Потом и заявленья отстали принимать: у нас, мол, кадры на дороге не валяются. Решил идти напролом — начал выпивать. Это средство тоже не действует. Ругать ругают, с должности не снимают. Я — в панику: что делать? Принимаю последнее средство. Всю организаторскую работу заваливаю, все делаю наоборот. Регулярно выступаю против общих мероприятий. Вызывают в район. С женой
У меня волосье на лысине — дыбом: «Ребята, отпустите, ради Христа!» «Разговоры отставить, через два дня выехать на курсы!» — «Товарищи, мне не справиться!» — «Поможем, товарищ Барахвостов, поможем». Пришлось ехать.
Моя Виринея уж и поревела тогда. Я говорю: «Не плачь, Вирька, все равно убегу!» Что ты! Разве убежишь?
После курсов дали мне новую должность. Я хоть и ерепенился, да слободы не получил. А тут и сам стал привыкать, понемногу вхожу во вкус новой жизни. Покупаю галстук и пыжиковую шапку. Записываюсь в общество «Урожай». Получаю квартеру, меняю походку. Разучиваю кой-какие иностранные фразы. Через шесть месяцев переводят в область, через год Барахвостов в центре. Своя машина. Ладно.
Тут как раз свободное место в объединенных нациях: «Товарищ Барахвостов, выручайте, решили выдвинуть вас!»
Еду на пароходе в Америку, принимаю дела. Нога перестала дрыгать, лысина обросла. Вылечили. В космос, правда, летал только два раза. В районе Венеры. Перевели на пенсию.
Пятая тема
(Самая темная)
Пока я в отлучке был, сват Андрей умер. Завернуло, сказывают, в одночасье, только его и видели. Мой кобель Кабысдох жив, а свата нет. Виринея, та совсем оглохла. Жизнь пошла под уклон. Поговорить не с кем, контору колхоза перевели в другую деревню. Барахвостов дурак, что ли, жить в такой обстановке? Принимаю решенье: николин день отгулять, вино не торопясь выпить да и умереть. Затягивать, думаю, нечего, так и так не отвертишься. Все сделал по плану, умер честь честью. Как уж там меня хоронили — это не в курсе. Моя Виринея, может, и поревела недолго. Не знаю и врать не хочу.
Началась самая темная тема. На третий день прихожу на тот свет. Не пускают. Стучусь. Высунулась чья-то круглая голова: «Кто ломится?» — «Я». «Кто такой?» — «Барахвостов. Кузьма Иванович. Умер третьего дня». — «Местов нет!» Хорошо, что курева было вдоволь. Не надо было, думаю, связываться, жил бы да жил. Людям канители наделал, сам, как шпана, под забором ночую. Ну ладно, прохожу на ту сторону, спрашиваю: «Так, значит, меня куда: в рай или в ад теперече?» — «Вы что, с того света?» — «Так точно». — «Газеты, гражданин, надо читать: ни ада, ни рая давно нету. Произошло слиянье ведомств». — «Неужели теперь все вместе?» — «Да». — «Лучше ли, хуже?» «Смотря с какой стороны рассматривать. Теперь все равны, все грешни-ки в правах восстановлены». — «Грешить, значит, можно?» — «Дело ваше. Мы к этому не касаемся. Анализы все сданы?»
Дурак я, дурак, вишь, разговорился. Накликал беды на свою шею. Надо было поскорее идти, да и дело с концом, а я приостановился. Свата Андрея того дня так и не нашел. Пришлось проходить все анализы. Было делов-то.
Люди там все поголовно ничего не делают. Чаю не пьют. Шуров-муров ни-ни, только одно сиденье с мыслями. Сидит, глаза закрытые. Подойдешь к нему — вроде бы спит. Один раз осмелился. Спрашиваю: «Гражданин, скажите, пожалуйста, о чем думаете?» Отвечает: «Как это о чем? Думаю, о чем завтра думать. Сначала идут простые мысли. После с развитием головы начинаются мысли об этих мыслях, потом мысли всеобщие. Из всех всеобщих приходит одна наиобщая, самая верхняя. От ее начинаешь все сначала, в том же направлении».
— «А дальше? — спрашиваю. — Потом-то чего?» Поглядел как на дурачка, разговаривать не пожелал. Ладно, иду дальше. Сидит другой. Задаю прежний вопрос: «А вы, гражданин, тоже в том же направленье?» — «Нет, отвечает, — я уже обратно». — «В смысле?» — «В смысле наиобщего смысла ко всеобщему, от всеобщего к общему».
Ничего я не понял, рукой махнул. «Мне бы, — говорю, — гражданин, дров поколоть — где есть возможность?» Глаза выпучил, не понимает. «Дров, говорю, — поколоть бы». Задумался, после спрашивает: «Номер?» — «Что номер?» — отступаю на всякий случай на два шага назад. «Номер вашей души?» — «Пока нахожусь без номера». Он только хмыкнул. «Тут, — говорит, — и с номерами-то и то не можешь доступиться, а он без номера захотел. Хитер больно. Знаем вашего брата, свежих-то. Так и норовят без очереди». — «Ну, — говорю, — тогда помогите, пожалуйста, найти свата Андрея». — «Я, — говорит, — и есть сват Андрей. А ты Барахвостов, что ли? Давай проходи дальше, не мешай думать».
Вот так, думаю, номер!
Маленько отошел от него, гляжу. По штанам вроде бы он, по обличью совсем другой. Ой, да что там обличье! Тут обличье у всех одинаковое. Подхожу опять потихоньку: «Сват, а сват?» Не откликается. Обращаюсь в полный голос: «Остановись хоть ненадолго, поговорим!» И не пошевелился сват. Ну, думаю, дело понятное. Бывает. Я когда в объединенных нациях служил, дак тоже не больно-то с земляками разговаривал. Хоть сват, хоть брат, проходи, не вникай. Почтительно посидел, потом говорю: «Сват, сколько годов жили в одном колхозе. Моя девка за твоим парнем, как-никак родня. Давай поговорим!» Нет, молчит. Что, думаю, с человеком время-то делает! В свате Андрее нету свата, остался только Андрей с номером! «Может, закуришь?» — кричу. Смотрю, сват враз очнулся. Цигарку-то еле завернул, руки с непривычки трясутся. «Вот-вот, — говорю, — перекури. Остановись думать-то». Закурил сват, воровски оглянулся и говорит: «Ты, Барахвостов, только потише. Не шуми. Давно с дому-то?» — «Шестой день. Умер по собственному желанью». — «Ну и дурак! Я бы на твоем месте жил бы да жил». — «Дак в чем, — говорю, — дело? Давай убежим обратно, да и вся недолга». — «Нельзя, Барахвостов». — «Почему нельзя, всё льзя». — «Назад нельзя отступать. Надо вперед. Не для того думаем». — «Да откуда ты знаешь, что вперед? Может, назадь. Ты, говорю, как хошь, а я обратно». Отсыпал ему табаку, адрес записал да бегом от его. В сторону проходной.
Ох, маткин берег, так и знал, что обратно не пустят! Подбегаю я к проходной-то, а меня за рукав: «Куда?»
Я совсем растерялся, говорю: «Так и так, надо сбегать обратно, забыл дома эту… как ее. Постельную принадлежность».
— «Никаких принадлежностей, думать можно в сидячем виде!» [10]
Шестая тема
(Последняя. Как Кузьма Иванович живёт в настоящее время и о его планах на будущее)
10
На этом месте по вине автора пятая тема обрывается. Какими путями удалось Кузьме Ивановичу уйти обратно — неизвестно. Автору стоило многих трудов, чтобы подбить его на продолжение бухтин, но Барахвостов так и не стал завершать пятую тему. Надо заметить, что последующие бухтины записаны по памяти и автор не ручается за их стенографическую точность.
Обратно-то прибыл, а дома тоже не признают. «Ты, — говорят, — умер, значит, тебя и нет». Из всех списков похерили. Пенсию списали на второй день после похорон. Кабысдох ушел жить на молочно-товарную ферму. Виринея нашла нового старика. «Ребята, — говорю, — как так?» — «Ничего не знаем, с покойником не разговариваем». — «Войдите в положенье, со всяким может случиться!»
Ну, потихоньку-помаленьку пенсию воротили. Хотя и не сразу, а стали носить. С Виринеей дело было много труднее. И старик-то, прохвост он эдакий, знакомый, вместе под Ленинградом служили! Я говорю: «Ты, мать-перемать, уж больно скор! Не мог погодить, сразу и прибрал к рукам». «А жалко, — говорит, — так бери! Не больно-то я и обзарился». — «Это, спрашиваю, — как так? Не больно обзарился. Это что, в самом деле? Сейчас же откажись от своих слов! Я оскорбленья личности не потерплю, моя Виринея не хуже других!» — «Глухая и забытоха. Самовар без воды поставила, вконец распаяла. За самовар плати, получай свою Виринею. Какая была, такая и есть, ничего от нее не убыло». — «И платить, — говорю, — не буду, и разговаривать не имею желанья».
Кабы старая сударушкаБыла не по душе,Не ходил бы ночи темные,Не спал бы в шалаше!Один раз сидим, пьем чай с баранками. Вдруг почта приносит пакет. Под сургучами, боюсь распечатывать. Екнуло сердце — оттуда! Ох, не везет, только успел наладить личную жизнь. Распечатал, читаю смысл:
«Гражданину Барахвостову. В срочном порядке предлагаем явиться. Как сбежавшему. Явка строго обязательна, обжалованью не подлежит». Число разобрал, подпись не разбирается. Первая мысль — не надо было распечатывать! Послать бы обратно, будто и дело не мое. Ох, дурак, дурак! Тырк-мырк, не знаю, чего делать. Первый раз в жизни опростоволосился. По избе бегаю. Советуюсь со своей половиной: «Виринея, что будем заводить? Как быть?» Виринея конфету распечатала: «А требуют, так надо идти!» Ох, мать честная, такое меня зло взяло! Чуть стол не перевернул. «Ты что, говорю, — так-перетак, видать, пондравилось? В чужой-то деревне!» — «Да я что, я пожалуйста. Я ничего и не сказала».