Букет из народных преданий

Эрбен Карел Яромир

ВЕРБА

В Е Р Б А ^{15}

Утром, сев за завтрак ранний, муж спросил у юной пани: «Друг мой нежный, друг мой милый мы с тобой так дружно жили. Мы с тобой так дружно жили, — тайн сердечных не таили. Третий год уж вместе прожит, лишь одно меня тревожит. Друг мой нежный, друг мой милый! сон твой скован странной силой. С вечера свежа, румяна, ночью млеешь, бездыханна. Ни дыханья, ни движенья — смертной тени выраженье. Холодеет твое тело, словно въяве омертвело. Даже детский плач не может пробудить тебя, встревожить. Друг мой милый, свет мой ясный, может, недуг то опасный? Если грозный недуг это, спросим мудрого совета. В поле много трав полезных, помогающих в болезнях. Если средства те не споры, — есть заклятья, заговоры. В сильном слове, в заговоре — кораблям защита в море. Силой слов пожары тушат, свары гасят, горы рушат. Слово звезды сдвинуть может, и тебе оно поможет». «Друг мой милый, муж любезный, все слова здесь бесполезны! Что случилось от рожденья, — нету средств для исцеленья. Что назначено судьбою, — не сменить ценой любою. ^{16} Без сознания на ложе отдаюсь я воле божьей. Волей неба я незримо в мертвых снах своих хранима. Ночью

мертвой я бываю, утром снова оживаю. Вновь сильна встаю со светом, доверяясь небу в этом». Зря так пани говорила; мужу мысли отравила! Сидит бабка, дышит тяжко, воду льет из чашки в чашку [24] . Перед бабкой в тусклом свете муж у бабки на совете. «Вещая! Открой попробуй, — как бороться с той хворобой? Что тот недуг порождает, где душа жены блуждает? Разгадай мне, сделай милость, что с супругой приключилось? С вечера бодра, румяна, ночью ж вовсе бездыханна. Ни дыханья, ни движенья, — смертной тени выраженье! Словно мрамор ее тело, будто вовсе омертвело». «Если в снах она мертвеет, — знать душа далеко реет! Днем с тебя очей не сводит, ночью ж в дерево уходит. Знай, — над речкой под горою верба с белою корою. Ветки желтые упруги — в них душа твоей супруги!» «Не такой жена мне мнилась, чтобы с вербою слюбилась, Пусть жена живет со мною, верба ж тлеет под землею». Взял на плечи топорище, Вербу ссек под корневище. Тяжко над струей речною зашумела та листвою. Зашумела, застонала, словно мать дитя теряло. Словно мать дитя теряло, руки-ветви простирала. Что у дома за собранье? Не над мертвым ли рыданье? «Смерть стряслась с супругой милой: как коса ее скосила. Все ходила, хлопотала, вдруг, как гром убил, упала. Пошатнулась, застонала, руки к люльке простирала!» «Ох, беда, беда ты злая! Сам жену убил, не зная. И дитя порою тою сам я сделал сиротою! Ой, ты верба белоствольна, ревновать тебя довольно. Отняла полжизни целой: что с тобой теперь нам делать?» «Подними меня из глуби, желты ветви мне отрубишь. Прикажи из прутьев тонких колыбель сплести ребенку. Уложи дитя в корзинку, пусть не плачет, сиротинка! Станет в ней оно качаться, — тела матери касаться. У ручья посадишь прутья, не сломать чтоб, не погнуть их. Подойдет дитя к посаде, выросши, свирельку сладит. Зазвучит свирель, задышит — голос матери услышит».

24

Гадание на воде широко распространено у славянских народов. (прим. автора)

ЛИЛИЯ

Л И Л И Я ^{17}

Умерла девица во цвете лет, словно бы розы увянул цвет; словно бы розы цвет нераскрытый; — тяжко лежать ей, в земле зарытой! «Не погребайте меня на кладбище, там вдов и сирот плачи и кличи, горькие слезы вечно струятся: станут на сердце мне проливаться. Похороните меня среди леса, там надо мною зеленой завесой вырастет вереск, петь будут птицы: станет душа моя веселиться». Году единого не миновало, могила вереском зарастала; третьего года не проходило, редкостный цвет расцветал на могиле. Белая лилия — видевшим взорам сердце тревожит странным укором; всем, кто вдыхал ее благоуханье, — жаркое в сердце вселялось желанье. «Гей, моя челядь! Седло вороному! Хочется в лес мне, в зеленую дрему, ^{18} время охоты, — под шумные ели, мнится мне знатная дичь на прицеле!» Ух, как залаяли гончие звонко! Ров ли, ограда ль, гоп, гоп! — вперегонку: пан наготове — ружье только грянь, вдруг промелькнула белая лань. «Эге-ге-ге, моя милая, стой, не защитит тебя ельник густой!» Мушка на цели, взведен курок — глядь пред ним — лилии белой цветок. Смотрит на лилию пан в изумленьи, ружье опускает, сердце в смущеньи; страсти ль волна ему дух занимает, благоухание ль, — кто разгадает? «Верный мой егерь [25] , услуг не забуду: выкопай лилию эту отсюда, чтобы в саду под окошком цвела; жизнь мне теперь без нее не мила! Верный мой егерь, ближний из свиты, лилию ту береги и храни ты, ночью и днем не смыкая очей; дивною силой прикован я к ней!» Ходит слуга за ней день и другой; пан зачарован ее белизной. Третья луна над усадьбой стоит, егерь будить господина спешит. «Встань, господин мой! Сомнения нет: по саду движется лилии цвет; дивное дело, не медли скорей лилии голос услышать твоей!» «Цвесть мне недолго печальной красой, - со мглой над рекой, с росой полевой солнечный вспыхнет над миром багрец,— вместе со мглой и росой мне — конец!» «Нет, не конец, я клянусь тебе в том; с солнечным ты не исчезнешь лучом: я огражу тебя крепкой стеной, стань только милой моею женой». Вышла она за него; и была счастлива, даже сынка родила. Пиршеством пан отмечает тот час; вдруг королевский приходит приказ. «Верный мой подданный! — пишет король, завтра на службу явиться изволь; каждый, кто верен мне, должен здесь быть, все остальные дела отложить». Грустно прощался пан с милой женой, смутно томимый нависшей бедой. «Если тебя не могу я хранить, матушку буду усердно просить». Плохо ту просьбу исполнила мать и не хотела жену охранять; крышу раскрыла — там солнце и синь: «Сгинь, полуночница, сгинь, ведьма, сгинь!» Выполнив службу, пан едет назад; вести лихие навстречу летят: «Бедный младенец твой умер, зачах, белая лилия сникла в лучах!» «Матушка, матушка, злая змея! В чем провинилась супруга моя? Все ты сгубила, чем жил я любя, дай бог, чтоб свет помрачнел для тебя!»

25

Егерь– слуга при королевском дворе, занимавшийся подготовкой охоты. (прим. верстальщика)

ДОЧЕРНЕЕ ПРОКЛЯТЬЕ

Д О Ч Е Р Н Е Е П Р О К Л Я Т Ь Е [26]

«Отчего мрачна ты стала, дочь моя? Отчего мрачна ты стала — радостной всегда бывала, а теперь замолк твой смех!» «Я сгубила голубенка, мать моя! Я сгубила голубенка, беззащитного дитенка — белым был он словно снег!» «Это был не просто птенчик, дочь моя! Это был не просто птенчик — слишком лик твой стал изменчив и потуплен долу взор!» «Я дитя свое убила, мать моя! Я дитя свое убила, плоть родную загубила — горе гнет меня с тех пор!» «Что ж теперь ты делать станешь, дочь моя! Что ж теперь ты делать станешь — чем беду свою поправишь, чтобы гнев небес смягчить?» «Я пойду теперь скитаться, мать моя! Я пойду теперь скитаться, — поищу травы-лекарства, чтобы душу облегчить!» «Где ж растет такое зелье, дочь моя! Где ж растет такое зелье, — чтоб вернуть душе веселье? За оградою какой?» «Там в воротах со столбами, мать моя! Там в воротах со столбами, с прочно вбитыми гвоздями с конопляною петлей!» «Что ж сказать мне молодому, дочь моя! Что ж сказать мне молодому, что ходил так часто к дому и с тобою счастлив был?» «Передай благословенье, мать моя! Передай благословенье за обман, за обольщенье и за то, что изменил!» «А с любовью материнской, дочь моя! Что с любовью материнской, самой нежной, самой близкой, что, как воск, мягка была?» «Над тобой мое проклятье, мать моя! Над тобой мое проклятье, — что изменнику в объятья волю кинуться дала!»

26

Стихотворение "Дочернее проклятье" напечатано впервые в «Пражской газете» за 1852 г., № 292, 9/XII.

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Н Е З В А Н Ы Й Г О С Т Ь [27]

(баллада не в составе сборника, взята из стихотворений 2-го издания "Букета")

Раскраснелись в пляске лица, шумно, тесно за столом, и невеста веселится — лихо пляшет с женихом. Пьян от счастья, в шуме, громе крикнул он: «Гей, веселей! Всем, что в погребе, что в доме, всем

я потчую гостей!» За столом поднялся с места гость незваный и чужой: «Жизнь отдал бы, чтоб невеста круга три прошлась со мной!» Первый круг протанцевали, — замер у невесты смех; круг второй еще в начале, — а она бела, как снег. «Что, любимая, бледнеешь? Загрустила отчего? Иль на свадьбу звать не смеешь в гости Зденка своего?» Так шепнул он, с нею вместе завершая третий круг. На руки без чувств невеста к жениху упала вдруг. Все — в смятеньи, — случай странный! Все спешат, чтоб ей помочь. Кто он? Где он, гость незваный?.. Сгинул, словно призрак, в ночь. Скрылся незнакомец мрачный, снова танцы, пир горой, но веселье новобрачной гость унес навек с собой.

27

Баллада "Незваный гость" создана около 1834 г., напечатана впервые во 2-м издании «Букета».

ПРОРОЧИЦА

П Р О Р О Ч И Ц А (Отрывки) ^{19}

Если слеза отуманит вам вежды, если пробьет для вас тяжкий час, ^{20} я протяну вам ветку надежды, мой прозвучит для вас вещий глас. Не пропустите вы речи эти, небом пророчеству сила дана: есть непреложный закон на свете, каждому выполнить долг сполна. Путь свой у моря река кончает, к небу поднявшись, огонь падет; все, что землей рождено, погибает, но без следа ничто не пройдет. Прочны и стойки судеб веленья, что неизбежно, — придет в свой час; то, что сегодня прошло без значенья, завтра значительным станет для вас. * * * Виден был муж мне на бреге Белины ^{21} , праотец славных наших вождей, он урожай подымал наш старинный, плуг свой ведя средь родимых полей. И приходили послы от собранья, и нарекали его королем, в пышные облачив одеянья, и не допахан был чернозем. Выпряг из плуга волов он на волю: «Туда, где я взял вас, вернитесь опять!» Бич с кнутовищем закинул он в поле дикими травами зарастать. Скрылись волы за горою неспешно— в следы их поднесь вода налита; от кнутовища же буйный орешник выпустил три молодых куста. Они зацвели и плоды давали, только созрел из них — лишь один; два же увяли, с веток опали, не проросли из земных глубин. Слушайте вещее, верное слово! пусть прорицанье запомнит народ: век благодатный вернется снова, когда и мертвая ветвь [28] зацветет. Снова раскинутся ветви эти облагороженней, шире, пышней, на удивление всем на свете плод понесут от своих корней. Явится в золото вождь облаченный, словно бы долг возвращая вдруг, выйдет из праха им извлеченный Пршемыслов старый заржавленный плуг. Из-за горы те волы вернутся, мерно опять пойдут под ярмом, и — недопаханные — проснутся пашни под золотым зерном. Ветер задышит, всходы всколышет, вскинется буйных колосьев гладь, и счастье родины солнцем запышет, древнюю славу вернув опять. * * * Вижу скалу над рекою кипучей ^{22} , на той скале город Кроков злат; [29] а подле града в долине цветущей Либуши княжий привольный сад. Долу — построечки малой, надводной, княжей купальни тесины блестят; вижу княгини я лик благородный, серебротканный ее наряд. Став на пороге речной светлицы, вглубь устремила она свой взор; страшные стали слова ей светиться; родине милой судеб приговор. «Вижу я зарево, сечу сражений, острый клинок твою грудь пробьет, узнаешь ты беды и мрак запустений, но духом не падай, мой чешский народ!» Здесь же две няни, стоявшие сбоку, к ней подошли с колыбелью златой; поцеловала и в бездну потока, кинув ее, погребла под скалой. Слушайте ж Либуши мудрое слово — я ее слышала вещий глас: «Пусть здесь лежит колыбель [30] , пока снова ей не приспеет урочный час! С темного дна из глубокого моря новый поднимется юный мир; лип благовонных в отцовом подворьи снова раскинутся ветви вширь. Всходы пробудит весенний ливень, свет засияет, что тьмою рожден: новою славой народ осчастливлен, встанет, как старою был озарен. В час этот из глубины быстротечной вновь колыбель золотая всплывет, и земля, чье спасенье предвечно, словно как в зыбке дитя, отдохнет». * * * Помню тебя, колыбель святая, верю в тебя — путевую звезду! Матери верой думы питая, снова тебя я увидеть жду. Год за годами проносится мимо, весен и зим кружит хоровод; все ж моя вера неколебима, с каждым мгновеньем она растет. Если кто в глубине под скалою в омуте летом ко дну пойдет, если у буйной ватаги зимою вдруг под санями подломится лед, то я вздыхаю, к Либуши войску новых немало прибыло сил! Близко ли время, когда успокоюсь? все еще час тот не наступил! Так ведь начертано в книгах судьбою, слушайтесь голоса моего: утро поднимется голубое, мертвые встанут в честь его. Либуша княгиня с мощными полками выступит из глубоких вод и материнскими руками к славе поднимет родной народ! * * * Видела костел я над Орлицей речкой, слышала его колокола, прежде чем честность старой воли чешской, разорвали когти зла. В те дни, когда святость в Чехии исчезла с верой и надеждой золотой, костел тот земная поглотила бездна, и покрылась местность та водой. Все ж не навеки скрыт он под землею: воды эти схлынут вспять, и костел восстанет с силою былою благовестом к славе звать. Помните ж и знайте слов предначертанье, неумолимый судьбы закон: «Зримо вам станет жарких зорь сиянье, если тот раздастся звон. И с другого берега Орлицы снова ветер посеет новый лес, и молодняк народится сосновый встанет бор могучий до небес. И когда сосна на краю того бора век свой многолетний доживет и в Орлицу реку рухнет без опоры, а сосновый корень догниет, тогда придут сюда дикие свиньи вырыть остатки корней, и заблещет золотом под ними дивный колокол в глубине. Ибо ему суждено от рожденья путь под землею пройти такой и в предназначенное мгновенье цели достигнуть своей за рекой». Знайте ж: у края зеленого бора дерево сохнет, век отслужа, ветви теряют зелень убора, только вершина еще свежа. Может, и колокол путь свой кончает и к предназначенной цели спешит? Кто прорицания те разгадает, а в сердце надежду нам укрепит? Видела я, как пахал крестьянин в поле поблизости Быстрины, песнью простор оглашая ранний: «Боже, святые Троицы!» Дивной он был остановлен помехой, вывернув, стал он обломок бранить: «Какого дьявола я переехал? чтоб ему в бездну опять угодить!» Так проклинал он, и жалобным стоном отозвался уходящий глас колокола погребенного звоном: «Нет, не настал, не настал мой час!» ^{23} Ах, это время еще не с нами! Все ж преклоните к земле свой слух, там под сосны величавой корнями колокол дивный услышите вдруг. * * * Не обвиняйте в несчастьях судьбины, камни и кремни, жестокость ее, лучше признайте скорей свои вины — собственное безрассудство свое! Вижу я гору под облаками — всем та вершина знакома вам — окружена она пышно садами, а на верху ее божий храм. В храм этот входят тремя вратами, также тремя выходят на свет; [31] писано в книгах то, но и сердцами запоминайте вещий завет: «Все вы напрасно мечту бережете, вы не избудете бед и забот, если потоком в одни ворота весь не вольется чешский народ!» [32] Тот, кто имеет уши, да слышит, что ж ты их пальцем заткнул, дорогой? ты, кому разум присвоен свыше, что же ты топчешь его ногой? Тысячу минуло лет, как к согласью звал сыновей своих Святополк, но, не достигнув нашего часа, зов золотого завета умолк! * * * Вы кто отцов своих славных делами любите чваниться в похвальбе, в Праге у моста стоит перед вами полугерой на гранитном столбе. ^{24} Голову снес ему времени ветер, плечи разбиты шведской войной, ноги и торс еще — на постаменте, в глупой гордыне своей стариной. Не говорите, что «давней порою полуразрушена мощь столба!» Знайте, то нынешних ваших героев ознаменована здесь судьба! Вслушайтесь вдумчиво в мое слово: бросьте на статую эту расчет, пока в ней сердце не дрогнет снова и голова к ней не прирастет!

28

Говоря о «сухой ветви», Эрбен, по всей видимости, имел в виду Словакию, за сближение которой с Чехией он стоял.

29

Крок— легендарный чешский князь - отец Либуши. (прим. верстальщика)

30

Под колыбелью Либуши, по свидетельству чешских писателей Неруды и Галека, ссылающихся на слова самого Эрбена, Эрбен понимал «золотой чешский язык» и «историческое самосознание чешского народа», призванное спасти родину.

31

Предание рассказывается во многих местах Чехии и, смотря по обстоятельствам и остроумию рассказчиков, передается по-разному. Под храмом можно понимать наш литературный язык, а под тремя дверьми: Чехию, Моравию и Словакию. (прим. автора)

32

Призыв ходить в храм «через одни врата»—призыв к единению чехов, мораван и словаков в борьбе за национальное освобождение Чехии.