Букет из Оперного театра
Шрифт:
Единственным отличием стали цветы. Если на трупе Карины было много разных цветов – орхидеи, гвоздики, лилии, гардении, розы, и все они были свежие, то на теле Ксении Беликовой были исключительно орхидеи, да и то уже увядшие, словно они не один день стояли в воде, источавшие довольно неприятный, гнилостный запах.
Это различие явно что-то означало, но никто из агентов не понимал что. Тем не менее, об этом говорилось, а потому режиссер, выйдя после допроса, не замедлил распространить информацию дальше.
После них был приглашен директор театра. Но он вышел быстрее, чем все остальные, в таком состоянии, что никто не осмелился приставать к нему с вопросами. Он ничего и не рассказывал.
Следующей в кабинет, временно занятый следственными органами, пригласили Таню. Она вошла не очень уверенно, и с несвойственной ей робостью притворила за собой дверь. Затем тревожными глазами оглядела комнату.
За письменным столом сидел военный в форме УНР, и Таня догадалась, что это он будет писать протокол допроса. Еще один, гайдамак, расположился за столом напротив. О подоконник окна облокотился человек в немецкой форме – Таня сразу узнала ее. Ей велели сесть на стул, стоящий посередине комнаты.
Она села и стала диктовать свои данные, которые быстро заносились в протокол: имя, фамилия, дата рождения, подданство, домашний адрес, должность на службе… Пока Таня говорила свои данные, немец закурил вонючую сигарету и что-то скомандовал лающим голосом.
– Офицер велит объяснить, в каких отношениях вы состояли с убитой, – перевел гайдамак, сидящий напротив того, кто писал протокол, и Таня поняла, что это переводчик.
– Ни в каких. Мы служили в одном театре. Но она была звездой, а я – статистка. Она даже не знала моего имени, – скучным голосом ответила Таня.
– Вы были подругами? – перевел вопрос переводчик.
– Нет. Мы почти не были знакомы, – она отвечала очень четко.
– Тогда почему вы подарили ей цветы?
– Я не дарила ей никаких цветов, – услышав этот вопрос, Таня ответила совершенно спокойно.
– Нам сказали, что цветы ваши.
– Это ошибка. Цветы не мои.
– Вы убили ее? – не выдержав, рявкнул немец, и, услышав перевод, Таня все же вздрогнула.
– Нет. Я ее не убивала.
– Вы были ночью в Оперном театре?
– Нет, не была.
– А у нас есть информация, что ночью вас видели в театре.
– Кто видел? Это ошибка. Я была ночью в своей квартире. В театре меня не было.
– Значит, вы не были знакомы с убитой?
– Нет, близко не была. Только виделись на совместных репетициях, но никогда не разговаривали.
– А у нас есть информация, что вы поссорились с ней на кинофабрике.
– Это была случайная размолвка насчет костюма.
– Вы угрожали ее убить. Задушить.
– Ничего такого я не говорила.
– У нас есть свидетели. – Допрос продолжался, как по протоколу: вопрос – ответ. И никто пока не уходил в сторону.
– Я ничего подобного не говорила. Мы просто поссорились из-за костюма, и я обругала ее в пылу гнева. Но я не угрожала ее убить.
– У вас есть любовник?
– Нет.
– Вы знали, с кем встречается убитая, кто ее любовник?
– Нет. Откуда? Мы не были подругами.
– Может, вами заинтересовался мужчина, с которым встречалась убитая?
– Ничего подобного не было.
– У вас есть фильдеперсовые чулки?
– Да. – Тут Таня не смогла сдержать удивления. И это ясно прозвучало в ее голосе. – Есть. Одна пара. Статистки зарабатывают мало. Они и сейчас на мне. Хотите посмотреть? – Она подвернула юбку и кокетливо показала на бедре подвязку чулка. При этом писарь оторвался от протокола и выпучил глаза, а переводчик похотливо ухмыльнулся. Лицо немца пошло красными пятнами, и он что-то заорал, словно закаркал, произнося непонятные для слуха Тани ругательства. И потом вдруг перешел на сносный русский:
– Немедленно прекратите эту мерзость! Здесь вам не бордель! Что за наглость вести себя так с представителем власти! – Переводчик включился не сразу, ухмыляясь он просто повторял уже прозвучавшие слова. Было ясно, что Таня произвела на него впечатление.
– Отвечать по существу, иначе будете арестованы за убийство! – Последнее предложение прозвучало в абсолютной тишине – переводчик понял, что и без него все ясно.
– Вы не можете меня арестовать, – Таня старалась говорить спокойно. – У вас нет доказательств. Я ее не убивала.
– Вы ругались с ней на кинофабрике.
– Так же, как и все остальные девушки. Она ссорилась со всеми, и все девушки с ней ругались. Вы хотите арестовать всех, – она сделала ударение на слове всех, – статисток? Тогда имейте в виду, что у покойной был ужасный характер. Ее ненавидели все, особенно те, кто был знаком с ней ближе, чем я.
– У нас есть сведения, что у вас были синие орхидеи. Куда делся ваш букет?
– Я его выбросила. Цветы завяли, и я выбросила их три дня назад. Ксения Беликова была тогда еще жива и здорова. – То ли от страха, то ли из-за упрямства Таня говорила громко и уверенно.
– Учтите, вы находитесь под подозрением. Сейчас мы вас отпускаем, но вы обязаны не менять места жительства и по первому требованию властей явиться в полицию…
Тане сунули бумажку, где было все это написано, и велели подписать. Она подписала, чувствуя, как дрожат ее руки.
Когда Таня вышла, ее тут же окружила толпа любопытных.
– Ничего страшного. Это просто пустая формальность. Они знают, что цветы были не мои, – машинально говорила она, поворачиваясь во все стороны и, похоже, не понимая, что происходит.