Бульдог. В начале пути
Шрифт:
Буров еще успел нажать на тормоза. Заметил, что машина замерла. После чего его накрыла темнота, и он завалился на пассажирское сиденье.
– Что это?!
– Совсем охренели, борзота!
– Твою мать! Маша, вызывай ментов!
– Они сейчас уже полиция.
– Да один хрен!
Возмущению собравшихся покурить на холодке работникам «Скорой помощи» не было предела. Подумать только, какой-то нахал, перепив, протаранил шлагбаум и влетел прямиком во двор. Конечно, пьяный, а какой еще-то? Ни один в трезвом уме не станет так делать. Нет, с наглостью все нормально, но портить
– Погоди, Валера.
Самый старший из присутствующих медленно вынул сигарету изо рта и, близоруко сощурившись, глянул на машину. Водитель уже пропал из виду, завалившись на соседнее сиденье, но что-то бывалому медику не понравилось.
– Парни, а ведь это машина Бурова, – подал голос молодой водитель по имени Геннадий. Он работал в экипаже того самого врача, осадившего коллегу. Но «молодой» – это, конечно, относительно. Без стажа вождения водителем на «Станцию скорой помощи» не попадешь, требования, они существуют, чтобы их исполнять, какой бы знакомый ни был.
– Генка, тащи ящик!!! Живо!!! – едва распахнув дверцу авто, закричал врач. Потом сунулся в салон, чтобы извлечь раненого. Благодаря большому стажу и девяностым, с их разборками в криминальном мире, у него был достаточный опыт работы с огнестрельными ранениями. Так что он не растерялся, был собран и внимателен.
– Ну что там, Всеволод Борисович? – выйдя на крыльцо, поинтересовалась дежурная сестра.
Говоря это, она не сводила взгляда с пятерых мужчин, бегущих к забору, за которым начиналась территория больницы. Глупо задействовать машину и ехать в объезд, когда до приемного покоя не больше сотни метров по прямой.
– Бог весть, Машенька, – нервно отбросив в сторону окурок, ответил старший смены. – По всему, он должен был уже умереть, а он… Ты позвонила в реанимацию?
– Обижаете. Их уже встречают.
– А в полицию?
– Ага. Всеволод Борисович, а он выживет?
– Надежда, она умирает последней. Нет. Не в этом случае. Хорошо, если вообще донесут. Но с другой стороны… Бульдог, он и есть Бульдог, характер у него не подарок, а в мире всегда есть место чуду.
– Значит, только чудо.
– Только чудо, Машенька. Так, хватит тут торчать. У тебя телефон трезвонит. Марш на пост.
Глава 2
Странная встреча
Он медленно открыл глаза и, не поворачивая головы, так как сил на это просто не оставалось, осмотрелся. Наконец-то один. Неужели это сумасшествие закончилось и его все же оставили в покое? Господи, как он устал… Сначала этот чертов Алексей Григорьевич затеял венчание. Сволочь. Ведь знает же, что ему плохо, что болен. Но нет, о своей выгоде печется. А ведь просил, умолял оставить его в покое. А еще этот священник. Знай свое талдычит: «Венчается раба Божья…»
А Ванька? Иван, друг сердечный, душа родная и верная. То стоял в стороне, не вступившись, а не успели все убраться из комнаты, как тут же подлез с тестаментом [1] – подпиши Христа ради, не то всему нашему семейству конец. Плевать ему, что друг помирает, о своей шкуре имеет беспокойство, да и только.
Боже, а любил ли кто его по-настоящему? Вот думал, что Лиза любила. Как он о ней мечтал. А как любил! Вопреки православному обычаю
1
Тестамент – завещание.
Нет. Было бы. Лизка, стерва такая, тоже оказалась предательницей. Ведь знала, что он к ней чувствует, а тут… Когда он в последний раз к ней прибежал, вырвавшись из-под плотной опеки, у нее этот Лесток обретался. Медик недоделанный, весь из себя благообразный, любимец дамского общества. Еще дед и прачка его чухонская ему благоволили, а теперь он к Лизке подобрался, да не просто так, а под бочок. Он их, конечно, в постели не застал, но последние минуты под заклад готов отдать, было у них. Было! Он ученый. Ванька его многому научил.
Ванька! Гад! Ну как ты-то мог?! Нет, не любит его никто. Думал, еще Остерман питает нежные чувства к своему воспитаннику. А то как же. Сколько он ему потворствовал. «Не хотите учиться, ваше величество, да и бог с вами, идите гуляйте, только бы этот деспот, светлейший князь, ничего не прознал, не то мне первому достанется». А Меншиков ничего и не узнал. Пока гром не грянул, так и пребывал в неведении, думал, что Андрей Иванович его верный сподвижник. А Остерман, лиса, сам же против него заговор и возглавил.
Но он-то точно знал, что наставник его любит. Долгоруков всегда вызывал опасения, хотя и ластился, как котяра. А вот в Остермана он верил до последнего. Пока тот сюда не заявился. Ну и где он? Вместе с Долгоруковыми и Голицыными ушел куда-то. Наверное, трон делят. А вот хрен вам. Ничего не подпишу. И венчаться не стану. Помру – так хоть насмерть перегрызитесь.
Что это? Ах да. Поп. Отходную читает? А я не хочу! А кто тебя спрашивает? Тебя уж похоронили. Ладаном пахнет. Воском. Послышались приглушенные звуки, как будто кто-то ругается в дальних комнатах. Ну да, так и есть, ругаются. А чего ругаться-то, коли государь еще жив? Припомнилось, что точно такая же обстановка была, когда помирал дед. Его, еще десятилетнего мальчишку, тогда обрядили в нарядный мундир и хотели провозгласить императором. Но Меншиков всех на уши поставил и посадил на трон эту прачку чухонскую. Значит, уже грызутся. Не стали ждать, пока он помрет.
Дверь легонько скрипнула, и в комнату вошла какая-то женщина. Сразу и не рассмотреть, кто именно. Свечей явно мало для такой большой спальни, да еще и перед глазами все плывет, словно в них слезы стоят.
Лиза! Боже! Она его все же любит! Она пришла! На дворе ночь, мороз, до ее дома несколько верст, но она приехала, едва прознав о его болезни. Долгоруковы, сволочи, все в тайне держали. Медикус несколько раз требовал собрать консилиум, а они знай талдычат: «Царь здоров. Лечи сам, нехристь немецкая». Но вот только узнала и тут же к нему поспешила. Подошла, присела рядом.