Бульдожья схватка
Шрифт:
И трудился с тупой четкостью автомата. Или компостера, пробивающего билетики в автобусе. Косарев клал целую стопу, с ловкостью карточного шулера снимал один за другим, молча — он тоже уже утомился повторять «вот здесь», в глотке пересохло — указывал пальцем. Петр подмахивал. Первый заместитель, Пашкина то ли правая, то ли левая десница, старался, как мог, суетился возле-около, шуршал бумагами — невысоконький, лысый, услужливый.
Картотека — щелк! Косарев Николай Фомич, из бывших советских снабженцев, дока, жох и прохиндей — это и понятно, как нельзя более подходит для ответственной тайной миссии по подстраховке двойника, — в разгар перестройки намекал журналистам о своем отдаленном родстве с репрессированным комсомольским вожаком, а когда перестройка
— Позвольте, а это что за чудасия? — спросил Петр, в момент очередной передышки успевший пробежать глазами очередной не подписанный пока документ.
— Договор на вооруженную охрану золотых часов…
— Вот этих самых, что у вас на запястье, — подхихикнув с угодливостью чеховского персонажа. кивнул Николай Фомич. — Видите ли, в законах о частной охране полно глупейших прорех. Не имеют права ваши телохранители применять огне-стрельное оружие, пусть и законнейшее, для защиты вашей личности при злодейском покушении. Зато могут налить в лоб любому, кто покусится на ваше имущество. А поскольку часики у вас на руке постоянно, то на основании сего договора они и будут палить хоть с обеих рук — они часики защищают, на дозволенном основании… Улавливаете полезный нюанс?
— Улавливаю, — покрутил головой Петр и лихо подмахнул договор о вооруженной охране принадлежащих П.И. Савельеву золотых часов марки «Ро-лекс», стоимостью пятнадцать тысяч… ма-ама родная!
Нет, все правильно, пятнадцать тысяч долларов США. Ну, Пашка! Петр сразу почувствовал себя скованно, лишний раз боялся сделать резкое движение — а он-то небрежно бросал эти ходунцы на столик, в «Кедровом бору» даже задел ими чувствительно о притолоку.
Прикинув на глаз толщину оставшейся бумажной груды, он в душе возрадовался. Зря, как тут же выяснилось. Появилась эффектная дама, главный бухгалтер, принесла новую гору бумаг — уже чисто финансовая документация. В отличие от бумаг Фомича, эти приходилось подмахивать как минимум в двух-трех местах каждую. В глазах уже рябило — платежные поручения, подтверждения, авизо, ведомости, договоры с «Шантарским кредитом», еще какими-то банками — иные названия знакомы из газет, иные видел впервые, — в основном столичными, но попадались и иностранные…
Украдкой он бросал на бухгалтершу заинтересованные взгляды. Было на что засмотреться. Красивая молодая женщина лет тридцати, невыразимо продуманная во всем — строгой одежде, прическе, драгоценностях. Этакая Снежная Королева
— море красоты и бездна холодной деловой чопорности. Невозможно было представить, что ближе к ночи она все это снимает, распускает по плечам эти великолепные волосы, ложится в постель с самым обыкновенным существом мужского пола и позволяет…
Рука трудилась, а мозги оставались свободными, и он не без интереса стал гадать — как у Пашки с этой? Никак не мог беспутный братец пропустить ТАКУЮ. Касаемо главной бухгалтерши Пашка говорил лишь, что кадр это особо ценный и обращаться следует исключительно на уровне «имя-отчество», боже упаси вульгарно назвать по имени. Интересно, о чем это говорит? Говоря проще, спит с ней Пашка или нет? Вообще-то, не Жанна, не Анжела и не Марианна — всего-то навсего Ирина Сергеевна. Что ни о чем еще не говорит…
Перехватив его неосторожный взгляд, Снежная Королева не повела и бровью. Соболиной. Продолжала подкладывать ему бумаги, всякий раз мелодичным голосом сообщая:
— Здесь, пожалуйста. Здесь, прошу вас. Когда со всем принесенным ею было покончено, Ирина свет Сергеевна снизошла до улыбки, на миг сделавшей ее живой:
— Благодарю
— М-да…
— Очень тонко подмечено, — сладеньким голосом встрял Косарев. — Именно — м-да…
— Скажите, Николай Фомич, а у… у меня с ней ничего такого…
— Да что вы, Павел Иванович! — казалось, даже испугался слегка лысый прохвост. — Неприступная женщина, блюдет супружескую верность с упорством каменной статуи… Вы в первое время делали подходцы, если не помните, но потом даже вам стало ясно, что номер, простите, дохлый и надлежит пользоваться лишь ее деловыми качествами. Кои опять-таки на высочайшем уровне…
Он улыбнулся так льстиво, с таким проворством поднес сунувшему в рот сигарету Петру щелкнувшую зажигалку, что тому стало неловко:
— Николай Фомич, я ведь, собственно, не он, а я…
— Сходство, простите, поразительное, — пожал плечами Николай Фомич. — Так что я уж не буду привыкать к некоей выходящей из рамок фамильярности, чтобы потом не было сложностей… Нет. но сходство, конечно… Я вам еще нужен?
— Нет пока. Можете идти.
Раскланявшись. Фомич вывалился из кабинета. Петр задумчиво пускал дым. В душе сидела небольшая, поганенькая заноза — из-за вчерашних открытий, сделанных в сейфе. Многое можно понять, оправдать и простить, но ЭТО — пардон, за гранью. Надюшка — почти ребенок. Стоп, стоп. Не будем забывать об акселерации, пресса преподносит массу примеров… вполне может оказаться, что у этого дитяти уже перебывало полдюжины любовничков из ее же элитной школы. Или такими умозаключениями ты просто пытаешься перед самим собой выгородить Пашку? С-ситуация… Нервничает девка, сама не своя. И как прикажете поступить при такой вот коллизии? Отдать ей снимки? А Пашка?
Потолковать, как мужик с мужиком, объяснить все? Что, собственно, объяснить? Что так нормальные, настоящие мужики не поступают? Что это не есть высокоморально? А по какому праву? Дело деликатнейшее… И Марианна на половине снимков, мать ее, куклу-соучастницу… Есть ли у него право в это лезть? Но девчонка-то сама не своя, напилась, дуреха… Любе было бы столько же…
Он сидел, погрузившись в тягостные раздумья, и не мог прийти ни к чему определенному. И потому даже обрадовался, когда на селекторе запульсировала зеленая лампочка.
— Да?
— Павел Иванович, только что звонили с телевидения, — доложила Жанна. — Говорят, была договоренность… Им выезжать?
«Ах да, — спохватился Петр. — Конечно же, телевидение. Передача, в очередной раз повествующая городу и миру, насколько честен негоциант Савельев и как он оборотисто привлекает в область немеренную импортную денежку».
— Конечно, — сказал он. — Пусть выезжают, я буду ждать.
Нажал клавишу. Достал из стола две коробочки с Пашкиными орденами, поставил перед собой, стал не торопясь надевать. Все-таки чужие, а таскать чужие ордена — не в традициях русского офицерства. Свои, к сожалению, пришлось отдать Пашке на временное хранение вместе со всеми документами, формой, чемоданом. Если подумать, сейчас при нем не было ни единой мелочи, способной засвидетельствовать, что он — Петр, а не Павел. Разве что физиономия — но и она, собственно говоря, принадлежала в данный момент Павлу… Интересное положеньице. А если Пашке — тьфу, тьфу! — упадет на голову кирпич? Начнешь доказывать, что ты — Петр Иванович, могут сгоряча и в психушку запереть…
Он торопливо прошел к тайнику за картиной и, пользуясь кратким мигом передышки перед визитом телевизионщиков, оросил мятущуюся душу глотком хорошего коньяка. Так и не решив, как быть с Надей.
…Жанна, придерживая рукой распахнутую дверь, бесстрастно доложила:
— Павел Иванович, группа с телевидения.
И, пропустив в кабинет всех троих, прежде чем прикрыть дверь, с неприкрытой обидой повела на Петра умело подведенным черным глазом. Он ухмыльнулся про себя — девочка, конечно же, тихо ревновала, но он-то не был ни в чем виноват, это все Пашка, его подробные инструкции…