Булгаков на пороге вечности. Мистико-эзотерическое расследование загадочной гибели Михаила Булгакова
Шрифт:
Уважаемый Николай Александрович!
Недавно получил Ваше письмо. Оно растревожило мою душу. Что ж, придется идти до конца. Письмо заставило меня усомниться в верности некоторых моих взглядов, вновь задуматься над вопросом о сущности человеческой природы. Что отделяет каждого из нас как особь от окружающего мира? Разве не плоть? Или на протяжении долгих лет я как врач просто-напросто тешил себя иллюзией, что это так?
Я мало знаю Вас, уважаемый доктор. Любовь Евгеньевна Белозерская писала мне о Вас и Вашем методе лечения, когда Вы двадцать восемь лет назад, еще до смерти Булгакова, лечили Михаила Афанасьевича, особо отмечая заботу, которой вы окружили нашего дорогого друга в последние шесть месяцев его жизни. Спасибо Вам за информацию, о которой я настойчиво взывал к Вам. Я, наконец-то, получил от
Вы спрашивали, что мне известно о сновидениях Булгакова, о его пристрастиях, а также о дневниках, которые Булгаков вёл. Такой информацией я располагаю, но в очень ограниченных масштабах. Строго конфиденциально она была доверена мне госпожой Белозерской почти что треть века спустя после его ухода. Однако до сих пор я считал, что не имею права делиться ею с кем бы то ни было. Даже несравненная супруга Елена Сергеевна, сестра Бокшанской, мало во что была посвящена. Елена Сергеевна знала лишь о том, чему сама была свидетельницей. И уж, конечно, она никогда не была посвящена в доподлинности смертельной болезни Булгакова.
С низким поклоном,
Профессор Всеволод Иванович Сахаров
Москва, 27 мая 1967 год
В.И. Сахарову
Уважаемый Всеволод Иванович!
Возможно, причины моей сдержанности будут Вам, товарищ Сахаров, более понятны, если скажу, что я человек самый заурядный, умеренных способностей, а по мнению окружающих, несколько старомодных взглядов на жизнь. Мои годы говорят сами за себя. Уважаю закон и порядок и считаю, что меня можно отнести к людям с уравновешенным характером и устойчивыми нравственными принципами. Всегда старался быть хорошим мужем для своей жены – чудесной женщине редкой доброты и благородного происхождения. Тешу себя надеждой, что соответствовал званию врача и внес достойный вклад в медицину. И мне вовсе не хотелось бы, чтобы размеренный ход моей жизни, которого я неукоснительно придерживался, мог быть нарушен некой иррациональной силой. Той силой, природа которой нам не вполне ясна.
Кстати, после кончины Мастера, спешного вскрытия и немедленной кремации его тела я засомневался в реальности поставленного диагноза Михаилу Булгакову. Получался парадокс, выводивший из себя тем, что мы, аллопаты, не в состоянии вылечить своего пациента. Принимая во внимание страдания, которые Булгаков испытывал в последние месяцы жизни, и несомненное помрачение рассудка – то есть симптоматику, которую Вы так подробно изложили в своем недавнем письме ко мне, неудивительно, что Мак (я привык называть Булгакова этим домашним именем) столь желчно отзывался о тамошних врачах и выбранном курсе лечения. Быть может, Вам послужит утешением то, что Мак ненавидел врачей вообще (за их неспособность исцелять), за исключением моей персоны. Вероятно, я оставался другом Булгакова только потому, что мне никогда не доводилось лечить его. Честно говоря, я только присутствовал для некоего медицинского консилиума, а пользовали его другие эскулапы и посланцы от медицинской науки.
Вы просите поделиться с Вами сведениями о неизвестных периодах жизни моего друга, а также сообщаете о необычных явлениях, связанных с вторжением Булгакова в Вашу судьбу – как при жизни Булгакова, так и после его смерти. Получи я подобное письмо еще полгода назад, я счел бы его плодом расстроенного ума – настолько фантастично выглядели события, которые Вы до меня довели. Теперь же я так не считаю. И вот почему – последние месяцы со мной происходило нечто подобное. Без какой-либо видимой причины у меня появились те же признаки нефросклероза почек, что и у Мастера. Сей факт (особенно после того, как я ознакомился с симптомами болезни,
Это случилось за три месяца до кончины Булгакова, в среду вечером. Помню точно, потому что был именно этот день недели, а по средам я всегда возвращаюсь домой значительно позже обычного. Вскоре после того, как последний студент покинул прозекторскую, я принялся набрасывать тезисы лекции, которую намеревался прочитать студентам на следующий день. В какой-то момент я оторвал взгляд от стола и увидел перед собой невысокого господина. У него были узкие глаза и вытянутое лицо. Гость произнес загадочную фразу. Всякий раз, когда вспоминаю ее, кровь стынет у меня в жилах.
– Лучший гарант безопасности – молчание, – сказал он. – Что было, то прошло. Ваш коллега и друг одарил вас тайными знаниями. Это знание следует забыть, как только испытания огнём и водой свершится.
– Прошу прощения, – прервал я гостя, сочтя, что он заблудился в поликлинике, разыскивая кого-то из моих коллег, и случайно попал ко мне. – Полагаю, вы ошиблись кабинетом. Назовите специалиста, которого вы ищете?
– О каких ошибках вы говорите? – усмехнулся гость. – Их нет и быть не может. Разумеется, за исключением тех, что способны совершить лично вы, доктор, если будете вмешиваться в процесс лечения Булгакова со своими консультациями. Как Вы заметили, чтобы не блуждать в потёмках, имеется на это другой врач, который видит то, что у Булгакова творится внутри и гораздо компетентнее, нежели вы.
Лучшие умы медицины борются за исцеление и жизнь писателя Булгакова. И об этом знает товарищ Сталин, оценивший Булгакова как видного драматурга и крупнейшего писателя.
– Даже та-ак? – выдавил с трудом я.
– Даже так, – механически повторил незваный гость. – Знаете, доктор, я не люблю, когда со мной играют в загадки или прятки по детской терминологии. Не выносите мои мозги. Итак, Вы меня прекрасно поняли?
– В общем-то, да, – растерянно произнёс я и зачем-то снял очки и на секунду отвернулся, чтобы взять футляр и спрятать их. А когда поднял голову, гостя в комнате уже не было.
Вскоре после этого визита мне стал сниться Мак. Но это был не тот Михаил Афанасьевич Булгаков, которого я знал. У него был изможденный вид, лицо было мертвенно-бледным, превратившись в совсем нетипичный, «небулгаковский» лик. Вместо чудесной короткой стрижки с пробором – серые, грязные космы, торчащие в разные стороны. Булгаков походил на доживающего свой век старца или немощного пациента, страдающего неизлечимой болезнью.
Примерно в те же дни я заметил, что с моим здоровьем творится что-то неладное, причем симптомы странной болезни были, в основном, похожи на описанные Вами: плохо стало со зрением, замучили почечные колики – давали о себе знать почки, да и со всем остальным возникли проблемы – с кишечником и желудком. В организме начались необратимые, как я догадываюсь, изменения, участились судороги, спазмы, давала о себе знать мигрень. Болезнь рождала болезнь. От беспрестанных болей не было спасения.
За пару недель до ухода Булгакова на меня обрушилась новая напасть: каждую ночь в три часа стал являться призрак и уверять, что именно он и есть настоящий Булгаков. То запугивая, то умоляя, он добивался от меня какой-то святой правды. Пытаясь осмыслить происходящее, я усомнился в себе: я ли это, доктор Захаров, и всё ли нормально с моей психикой. И чувствовал, что о моих сумасшедших ночах не следует говорить никому, даже любимой жене.
Минула еще неделя, и я всерьёз занемог. Начались болевые спазмы в кишечнике – точь-в-точь как у Булгакова (судя по описанию) – всё в полном соответствии с хроническим отравлением мышьяком. Весь мой врачебный опыт оказался бессилен побороть болезнь. Похоже, некая завладевшая мной сила пыталась сломить мое сопротивление, заставить примириться с фактом существования призрака. Честное слово, да я и сам стал бояться, что скоро умру. Еле-еле оправился от анемии, вызванной кровотечением. И только тогда, когда на уровне подсознания я признал реальность всех этих сверхъестественных происшествий, состояние моего здоровья улучшилось. Есть ли смысл в том, что я говорю?