Булгаков
Шрифт:
В начале апреля 1939 г. начались репетиции Д. К., однако вскоре они были прекращены. Театр им. Евг. Вахтангова готовил «революционную» пьесу А. Н. Толстого (1882/83-1945) «Путь к победе», где режиссер Д. К. И. М. Рапопорт играл В. И. Ленина, а исполнитель роли Дон Кихота Рубен Николаевич Симонов (1899–1968) — И. В. Сталина. 24 февраля 1940 г., уже, будучи смертельно больным, Булгаков направил письмо в театр с указанием на нарушение оговоренных сроков постановки Д. К. Ему была выплачена неустойка и заключено новое соглашение, где сроком постановки называлось 1 апреля 1941 г. Впервые Д. К. был поставлен, однако, не вахтанговцами, а Театром им. А. Н. Островского в Кинешме (режиссер А. Ларионов) 27 апреля 1940 г., через полтора месяца после смерти драматурга, скончавшегося 10 марта 1940 г. Русский театр драмы в Петрозаводске поставил Д. К. в конце января 1941 г. (режиссер Н. Берсенев). 15 марта 1941 г. премьеру Д. К. в постановке В. Кожича показал ленинградский Театр им. А. С. Пушкина. Вахтанговский спектакль появился только 8 апреля 1941 г.
Булгаков очень любил роман Сервантеса и даже выучил испанский язык, чтобы читать его в
Работа над Д. К. шла параллельно с созданием романа «Мастер и Маргарита», и многие образы Сервантеса отразились в последнем булгаковском произведении. Так, в образе Иешуа Га-Ноцри есть черты Дон Кихота. Иешуа, проповедующий, что все люди — добрые, рассказывает, в частности, о том, как ему удалось убедить Левия Матвея в своей правоте: «Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя меня собакой… я лично не вижу ничего дурного в этом звере, чтобы обижаться на это слово… однако, послушав меня, он стал смягчаться… наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать…» Га-Ноцри также считает добрым, но несчастным человеком ударившего его центуриона Марка Крысобоя, утверждая: «Если бы с ним поговорить… я уверен, что он резко изменился бы». Тут в преображенном виде воспроизведен эпизод, когда Дон Кихот, оскорбленный в замке герцога священником, назвавшим странствующего рыцаря «пустой головой», кротко отвечает: «Я не должен видеть, да и не вижу ничего обидного в словах этого доброго человека. Единственно, о чем я жалею, это что он не побыл с нами, я бы ему доказал, что он ошибается».
Вероятно, с романом Сервантеса связан и образ Коровьева-Фагота в «Мастере и Маргарите». В финале Воланд говорит о своем первом помощнике, превратившемся в темно-фиолетового рыцаря «с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом»: «Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил… его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого пошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!» В Д. К. бакалавр Сансон Караско, чтобы заставить Дон Кихота вернуться домой, принимает затеянную «рыцарем Печального образа» игру. Бакалавр выдает себя за «рыцаря Белой Луны», побеждает Дон Кихота и принуждает его вернуться к родне. Но после возвращения Дон Кихот, будучи не в силах перенести крушение своей фантазии, умирает. Шутка Сансона становится причиной гибели «рыцаря Печального образа». После ранения Дон Кихота герцог говорит в пьесе, что «шутка зашла слишком далеко». Сансон становится невольным палачом. Героя Сервантеса зовут Самсон, но Булгаков транскрипирует его имя как Сансон, делая его совпадающим с фамилией известного палача эпохи Великой Французской революции Г. Сансона (приписываемые ему «Записки палача» были популярны в России). Сансон Караско, став «рыцарем Белой Луны», как бы связал себя с ночью и с ночным светилом, традиционно ассоциирующимся с потусторонними силами. Дон Кихот же неразрывно соединен с дневным светом, с солнцем, и неслучайно его смерть происходит вместе с солнечным заходом. «Рыцарь Печального образа» олицетворяет светлое начало, хотя окружающие считают, что его ум помрачен. Рассудочный «рыцарь Белой Луны», сам того не сознавая, творит черное дело, погубив Дон Кихота.
Отметим, что в своем Д. К. Булгаков следовал духу и букве романа Сервантеса, не допуская модернизации, хотя ему рекомендовали сделать такую модернизацию очень высокопоставленные лица. Например, председатель Комитета по делам искусств П. М. Керженцев (Лебедев) (1881–1940), как отмечено в дневнике Е. С. Булгаковой 14 декабря 1937 г., драматургу «о «Дон Кихоте» сказал, что надо сделать так, чтобы чувствовалась современная Испания. О, черт!..» Однако к концу 1938 г. стало ясно, что поддерживаемое Советским Союзом республиканское правительство потерпит поражение, и какие-либо аналогии с современной Испанией в Д. К. уже не требовались.
Ослабление комедийных и усиление трагических моментов, проведенное Булгаковым в последней редакции Д. К. в конце 1938 — начале 1939 г., также оказалось кстати в свете исхода гражданской войны в Испании, закончившийся победой сторонников генерала Франсиско Франко (1892–1975).
«ДЬЯВОЛИАДА», повесть, имеющая подзаголовок «Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя». Опубликована: Недра, М., 1924, № 4. Вошла в сборники: Булгаков М. Дьяволиада. М.: Недра, 1925 (2-е изд. 1926); Булгаков М. Роковые яйца. Рига: Литература, 1928. Д. была написана в 1923 г. 31 августа 1923 г. Булгаков сообщал в письме своему другу писателю Юрию Львовичу Слезкину (1885–1947): ««Дьяволиаду» я кончил, но вряд ли она где-нибудь пройдет. Лежнев (редактор журнала «Россия» И. Г. Лежнев (Альтшулер) (1891–1955). — Б. С.) отказался ее взять». Д. была принята к печати издательством «Недра», возглавлявшимся Николаем Семеновичем Ангарским (Клестовым) (1873–1941), старым большевиком, отличавшимся неплохим литературным вкусом, ориентированным на русскую классику XIX в. Сохранилась недатированная записка Булгакова сестре Надежде: «Я продал в «Недра» рассказ «Дьяволиада»». 26 октября 1923 г. Булгаков записал в дневнике: «Повесть моя «Дьяволиада» принята, но не дают больше, чем 50 руб. за лист… Повесть дурацкая, ни к черту не годная». Альманах «Недра» с Д. вышел из печати 25 февраля 1924 г. Единственным заметным откликом
Позднее, когда Булгаков уже стал известен как автор пьесы «Дни Турбиных», на Д. обратили внимание недружественные ему критики. В частности, И. М. Нусинов в 1929 г. в 4-й книге журнала «Печать и революция» так передавал содержание Д.: «Мелкий чиновник, который затерялся в советской государственной машине — символе «Дьяволиады»… Новый государственный организм — «Дьяволиада», новый быт — такая «гадость», о которой Гоголь даже понятия не имел». А В. Зархи 10 апреля 1927 г. в газете «Комсомольская правда» утверждал: «Для Булгакова наш быт — это действительно фантастическая дьяволиада, в условиях которой он не может существовать…» Булгаков же в письме правительству 28 марта 1930 г. отмечал «черные и мистические краски… в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта…»
В Д. показан гоголевский «маленький человек», ставший жертвой набирающей обороты современной бюрократической машины, причем столкновение Коротко-ва с этой машиной в помутненном сознании уволенного делопроизводителя превращается в столкновение с неодолимой дьявольской силой. Происходящее главный герой воспринимает словно в наркотическом бреду. Тут Булгаков, ранее страдавший наркоманией (см. Морфий), клинически точно воспроизвел последствия употребления наркотика. Позднее в «Мастере и Маргарите» в обстоятельства «маленького человека» помещен не мелкий чиновник, а гениальный Мастер, и там уже нечистая сила в лице Воланда и его свиты помогает гению обрести покой, а его труду — бессмертие.
Не исключено, что на финал Д., где обезумевший Коротков отбивается от окруживших его агентов уголовного розыска бильярдными шарами, а затем бросается вниз с крыши знаменитого «дома Нирензее» (Б. Гнездниковский пер., 10, там помещалась редакция газеты «Накануне») повлиял конкретный эпизод. В августе 1923 г. при похожих обстоятельствах погиб некто П. Кротов, глава липового малого торгового предприятия «Смычка». Интересно, что газета с таким названием — орган Первой сельскохозяйственной выставки в СССР упоминается в булгаковском фельетоне «Золотистый город». Кротов отстреливался от преследовавших его милиционеров из нагана, а затем, теснимый снизу и с крыши, выбросился из окна третьего этажа и, тяжелораненый, был добит агентами на перекрестке Маросейки и Армянского переулка. Характерно, что ранее он был признан «психически неполноценным» и уволен с должности начальника Костромской исправительной колонии. Это обстоятельство фигурировало, в частности, на процессе его сообщницы баронессы Ольги Григорьевны фон Штейн, проходившем в декабре 1923 г. Дело Кротова и Штейн отразилось в московских газетах того времени и вряд ли прошло мимо внимания автора Д. Показательно сходство фамилий Кротов и Коротков. Отметим также, что булгаковского героя мальчик-лифтер принимает за похитившего деньги преступника и советует: «Тебе, дяденька, лучше всего наверх, где бильярдные… там на крыше отсидишься, если с маузером». Однако, в отличие от мошенника и бандита Кротова, Коротков никаких преступлений не свершал, а его сумасшествие — следствие неспособности выбраться из бюрократического лабиринта.
«ЕГИПЕТСКАЯ МУМИЯ», фельетон, имеющий подзаголовок «Рассказ Члена Профсоюза». Опубликован: Смехач, Л., 1924, № 16. С некоторыми изменениями текста вошел в сборник: Булгаков М. А. Рассказы библиотеки «Смехач» (№ 15). Л., 1926. В Е. м. за внешней канвой — разоблачением бдительным председателем месткома мошенников, демонстрирующих «говорящую мумию», будто бы привезенную из Египта 2500 лет тому назад, проступает сатира на самодовольного бюрократа и сочувствие девушке из «бывших», вынужденной зарабатывать на жизнь столь экстравагантно — исполнением роли мумии. Председатель явно провокационно спрашивает: «А скажи, дорогая мумия, что ты делала до февральского переворота?» Подобное наверняка не раз приходилось выслушивать и самому Булгакову. Другие же вопросы и ответы на них в ироническом свете выставляли официальные штампы, вроде следующего: «А где теперь живет Карл Маркс? — Он живет в сердцах пролетариата». Символичен и полет председателя с аттракциона «колесо смерти»: «…Председатель оригинально вывихнул себе ногу и сломал одному гражданину палку красного дерева, со страшным криком ужаса. Причем он летел, и все падали на землю, так как наш председатель месткома человек с громадным весом. Одним словом, когда он упал, я думал, что придется выбирать нового председателя. Но председатель встал бодрый, как статуя свободы, и, наоборот, кашлял кровью тот гражданин с погибшей палкой». Здесь в образе председателя зарождается Шариков, едва не погубивший обладателя точно такой же трости профессора Преображенского в «Собачьем сердце» и грозящий сократить подчиненную машинистку, не принявшую его домогательств. Символично, что для советского бюрократа падение с «колеса смерти» проходит практически без последствий, страдают только мирные обыватели.