Булочник и Весна
Шрифт:
Что брать в Старой Весне и как, я не знал, но Петя помог мне. Он сказал – надо сперва пообщаться с местными, посмотреть, что за люди, захочется ли мне вообще жить с ними по соседству. Серый дом с зелёной крышей, тот, что я назвал про себя «дворянской дачей», сразу приглянулся ему.
Мы пошли на дымок, и уже издали до нас долетел знакомый шум. Не веря своим ушам, мы переглянулись. Нет, в самом деле – фортепианная музыка! И, остановившись у забора, прислушались к вороху звуков. Инструмент гремел и выл. Чьи-то пальцы бегали с приличной скоростью, но как-то пьяно. Петя поморщился.
– Хороший немецкий инструмент раздолбали до неузнаваемости, – сказал он.
– Так постучись, настрой! – подзадорил я его. – Ты же любишь!
– Такое не настраивается, – возразил Петя и поглядел окрест, как если бы его вердикт относился ко всему пространству Старой Весны.
Каким-то безрадостным показался мне его взгляд.
– Слушай, – усмехнулся он, – а может, и мне засесть в лесу с раздолбанным роялем? Знаешь, как монахи отчитывают грехи человеческие – так вот засесть бы у вас в деревне и отчитать – по Баху от и до!
Нагнувшись, он черпнул снега, слепил в голых ладонях комок и со злым размахом швырнул в липу.
– Знаешь, брат, что меня во всём этом поражает? – сказал он, поправив намокший пластырь и нагибаясь за новым снежком. – Даже на такое вот примитивное «засесть в деревне» надо кучу денег. Просто кучу – дом построить, жить на что-то… Скажи мне, чем я занимался эти тридцать лет? – и он снова залупил в липу.
– По-моему, Петь, чем-то намного лучшим, чем я, например, – сказал я и собрался развить эту тему, как вдруг прямо у наших ног под калитку нырнула драная
Дверь отворилась. Мелькнуло девичье лицо в золотистом облаке, и сразу запахло масленицей – нагретой сковородой, блинами.
– Васька, ты где шлялась, бандитка! А ну иди греться! – пропел высокий голос, – и уже за смыкающейся дверью: – Николай, Васька пришла!
Петя вытянул шею, стремясь разглядеть явление. А я остро, всем телом почувствовал близость приюта. Почему-то мне подумалось, что в этом доме нам будут рады и даже напоят чаем.
Петя, забыв на время о своих претензиях к жизни, взялся за хлипкие колышки калитки и с любопытством уставился на окна.
– Петь, пойдём, неудобно, – сказал я.
– Да я вот думаю, может, правда инструмент им настроить? – улыбнулся Петя, выбираясь на дорогу. – Кстати, вот ты уже кое-что и знаешь о местных жителях! Милейшие интеллигенты. Даже интересно – чего их сюда занесло? А барышню видел? Рыжая! Прелесть, по-моему. Кошка Васька женского рода – «где ты шлялась». Значит, Василиса! Блины, цветочки. И совершенно лишний в данном контексте Николай. Но он нам не соперник. Мы его одолеем в честном бою! Шандарахнем Шуманом по роялю – и враг повержен! Как тебе такой расклад?
От Петиной шутки мне потеплело. Мы не станем громить Николая, а подружимся по-соседски, – решил я. Кошка Васька родит котят, одного возьмёт себе Лиза и устроит ему в мансарде нового дома гнездо.
– У них ещё ребёнок, сын, – вспомнил я детей со снегокатом.
– Да? – переспросил Петя разочарованно. – Ну тогда и бог с ними!
Мы пошли по тропке вдоль берегов свежего снега. Утихла музыка, блинный дух проводил нас до соседнего забора и отстал.
– Значит, слушай меня! – сказал Петя, видя мою задумчивость, и перечислил вопросы, которые необходимо будет прояснить перед покупкой. Можно ли протащить сюда из Отраднова, посёлка под горкой, газ? Найдутся ли желающие заасфальтировать со мною в складчину сто метров плохой дороги? Хватает ли местного электричества на то, чтобы вскипятить чайник, или надо самому тянуть «три фазы»?
Вопрос, продаётся ли здесь участок, не беспокоил Петю.
– А ты купи поляну у леса! – сказал он. – Сходи в инстанцию, поговори. Если это у них картофельные участки – может, и продадут. Я даже могу спросить у отца, он тебе даст юриста для консультации. Хочешь?
Я и не знал уже, чего хочу. Близость перемен оглушила меня. В состоянии удивлённой растерянности я сел за руль и на съезде с просёлка влетел в яму, припорошенную снежком. Через пару сотен метров машину повело. Я вылез – одно колесо спускало. На ободах мы доползли до городишка и, сдав машину в ближайший шиномонтаж, вышли курить на улицу.
В городке пахло Москвой – но мягче, прозрачней. Солнце сползло за крыши, ветер окреп.
– Слышишь! – вдруг сказал Петя и обернулся навстречу ветру.
Я прислушался – вдалеке скрипела невидимая железка. Её голос был звучный, какой-то старинный. Так в кино могут скрипеть корабельные снасти и дверь в погребок.
– Хорошо поёт, в ре мажоре! – заметил Петя и взглянул на меня с любопытством. – Пройдёмся?
Не торопясь, мы пошли по переулку на звук и вскоре увидели крохотный двухэтажный особнячок. Снег прилип к карнизу и свисал искрящимися наплывами, блестела на солнце голубая глазурь штукатурки с белыми облаками облуплин. Но главное – над козырьком крыльца качался флюгер – кованый крендель. Он сорвался с одной петли и не мог держать ветер. Его мотало. При этом когда он рвался вправо – нота была выше, чем та, что на обратном пути.
Пока мы любовались, дверь под флюгером распахнулась и на крыльцо вышел парень в пыльном свитере. Он нёс хлебный лоток – старый, из разбухшего дерева, с отмытыми добела бортами. На лотке были уложены, как пироги, народно-промысловые безделушки из глины – колокольчики, свистульки и прочее.
Аккуратно сойдя по ступеням, он задвинул ношу в стоящую на площадке «газель».
Загипнотизированный хлебным лотком, я спросил, что за товар он грузит.
– Дом народных ремёсел съезжает, – объяснил он.
– А лоток откуда?
– Тут булочная была, – сказал он, отряхивая ладони от глиняной пыли. – Давно.
Я мельком глянул на стоявшего поблизости Петю: его лицо выражало смесь иронии и восхищения Божьим промыслом.
– А теперь что планируется, не знаете? – не унимался я.
– Смотря кто новые хозяева.
– А помещение в аренду или продаётся?
– Это к начальству, – буркнул парень, утомлённый моей настырностью, и, заперев дверцы, пошёл к кабине.
А я обернулся на Петю. Он смотрел на меня, приподняв брови. Из его карих глаз валили искры.
– Ты что, кислорода перенюхал? – сказал он. – Решил в степи открыть пекарню? Ну ты, брат, даёшь! Такого я ещё не видел – чтобы по спущенному колесу люди офис себе подыскивали!
Раз пять мы обошли особнячок. Тыл его выходил на улицу с последними частными домами. Рыжий снег на нечищеной дороге, яблони за штакетником – вполне себе романтическое место для булочной. Но главное, рядом – центральная площадь, и всюду полно народу. Женщина с мальчиком за руку, старик и жучка, оба прихрамывают на левую «лапу», юный милиционер, как-то хмуро глянувший на красную Петину куртку, девчонка у калитки покуривает – любопытные, горячие у неё глаза. Люди есть – а что ещё надо булочнику?
Уходя, я ещё раз прислушался к скрипу кренделя и спросил не без волнения:
– Петь, а может, это и есть форель? Ну, которую, помнишь, я с жизнью ловить собирался?
– Бычки! – поправил Петя. – Ты говорил про бычки в луже. Не сомневайся – это они!Колесо починили. Петя сел за руль, и мы помчались в столицу. – А что, – вслух фантазировал он, – будем с отцом строить посёлочки в вашем районе, прокинем к тебе на поляну газ. И булочной твоей дадим рекламу – она у тебя удобно располагается: центр, и от трассы близко. Жалко, конечно, что не супермаркет. Супермаркет бы лучше.
Я отшучивался в ответ. И в шутку у нас обоих всё сложилось, как надо. Петя купил себе пуленепробиваемый «хаммер» и пригласил Пажкова сплясать на торжественном мероприятии – он ещё не решил каком. А ко мне в Старую Весну приехали Майя с Лизой. И скоро завелись у нас в саду цветы, а в доме блины, но главное – совершенно стёрлось неудачное прошлое.
Во дворе у Пети я вышел из машины – пересесть за руль. Нехотя он отдал мне ключи.
– Жалко, что приехали. Я бы ещё покатался, – сказал он, как-то вдруг поскучнев. Закурил и после паузы прибавил: – Я тут подумал: а ведь для обывателя хороший рояль – это ноль, ничто по сравнению с хорошим автомобилем. Хотя и подороже будет.
– Ну а чему тут удивляться?
– Удивляться нечему, – кивнул Петя и потрогал зеркало моей машины. – Так вот, не строил бы ты, брат, себе рояль! И мандолину тоже не надо. Прогоришь, пересядешь на такую вот хреновину, которая заводится через раз, – он кивнул на свой старенький «опель», дремлющий с краю стоянки, – и тогда каждый встречный пажков начнёт делать тебе оскорбительные предложения. Не надо думать, что жизнь кого-то там за что-то награждает! – продолжал он, сузив глаза, отчего его открытое лицо приобрело забавный налёт цинизма. – Ты, мол, ей – отказ от соблазнов города, а она тебя за это бултых в реку любви. Щас! Я четверть века пахал в кровь – с пяти лет! Много меня наградили?
Перепады настроения случались с ним не впервые. Я не обиделся, но кулаки сжались.
– Петь, да я, в общем, не за ордена бьюсь. Я дом хочу построить и заняться любимым делом. Так что ты меня не так понял.
– Я тебя не так понял? – вскинул брови Петя. – А по-моему, это ты себя не так понял! – Он недоумённо дернул плечами и зашагал к подъезду.
Я смотрел, как метёт его по дорожке красным листком. Сколько он ни храбрился – ни бокс, ни футбол не могли придать весу его нетвёрдой походке.
– Петь! – окликнул я.
Не сразу – через пару шагов он обернулся и кивнул: чего?
– Давай махнёмся!
– В смысле?
– Машинами! Ты на моей всё-таки поспокойнее себя будешь чувствовать в эпицентре пажковщины. И мне полезно – вкушу твоих угроз. А когда купишь – махнёмся обратно.
Острая радость мелькнула в его лице.
– Ну давай! На время.
9 Тюльпаны
Петин «опель» со смехотворно низкой после джипа посадкой и скрипучим креслом пришёлся мне по душе. Даже подумалось: в этой машинке я всё-таки ближе к правде. В стареньком дисководе мною были обнаружены останки Петиной прошлой жизни – средневековая лютня, ирландская арфа, нечто с подписью Allegri Miserere и три диска «Страстей по Матфею». Я не стал их менять. В конце концов, – решил я, – судьбе виднее, какой аккомпанемент мне нынче полагается. «Страсти», однако, пока не включал, налегая больше на лютню.
Главное же, теперь мне было куда ездить. Петин «абсолютный слух» не подвёл – с деревней вышло, как он предвидел. Сторговавшись с «инстанцией», я присвоил себе поляну на вершине холма – просторную палубу, глядящую в открытое море снега.
Правда, в решающий день, за какие-нибудь пару часов до сделки, судьба в лице всё того же Пети решила предостеречь меня от ошибки. Он позвонил и озабоченно произнёс: «Ты прикинь, я как в воду глядел! У вас там в холмах намечается комплекс зашибенный. Горные лыжи плюс аквапарк. Тебе это надо? Я ещё уточню у Михал Глебыча, а ты повремени пока».
Но я уже не мог временить. Земля Старой Весны вошла мне в сердце. Я втрескался насмерть и не представлял, как можно отказаться от обладания. Тем более что мной уже был разработан конкистадорский план.
Первая его половина касалась приобретённого участка: его следовало обнести забором, возвести дом и сделать приличный заезд для машины. Следующим направлением завоеваний был городок по соседству – тот самый, где нам довелось чинить колесо. Всерьёз и без промедления я собрался открыть в нём булочную-пекарню – заведение, где люди с чистой совестью будут печь и продавать хлеб. Дом, приманивший нас ре-мажорной мелодией флюгера, как раз подошёл для этой цели. Мы почти сошлись в цене.
Теоретически ещё можно было раздумать, но со мной случился эффект воронки – я уже не мог сопротивляться завихрению обстоятельств. Великанские руки переставляли мою жизнь на другие рельсы, и от неизбежности перемен меня трясло. Хорошо, что судьба решила подбодрить меня, явившись в образе энергичной Маргоши.
– Костя, ты свинья! – приветствовала она меня по телефону. – Мы списываем это, конечно, на твоё посталлергическое сумасшествие. Но нельзя же быть другом, а потом взять и пропасть! Хоть бы позвонил! Ты же рушишь нам веру в людей! Мы же после такого навсегда можем испортиться как личности!
Я вспомнил, как Маргоша в трудную годину развела вокруг меня спасительную суету, и повинился.
Она тут же смягчилась:
– А у нас проблема! Мы с Денисом ушли из «Альянса». Там такой стал дурдом! Есть у тебя на примете, куда пристроить гениального бухгалтера и честного менеджера по закупкам? – спросила она, не ведая, что творит.На следующий день мы с Маргошей встретились на углу Чистопрудного. Она, как всегда, переборщила с косметикой, зато била оптимизмом, как током.
Март сверкал над чёрной Москвой. Плещущие по сторонам потоки машин заменяли городу воду весны. Над бульваром, как липовый цвет, плыл дух бензина. Пока мы курили «за встречу», пришёл Денис, круглолицый, с наметившимся животиком. Он очень забавный – всегда доволен собой и спокоен, как танк, потому что знает: что бы ни случилось, Маргоша его спасёт.
Втроём мы сели, как встарь, в пивном ресторанчике, и я поведал им обе части своего плана. И если первая, касающаяся дома в деревне, прошла незамеченной, то вторая растравила моих бывших коллег всерьёз.
В далёкие времена, когда мы с Маргошей и Денисом работали вместе, нам нравилось поспорить о том, какую булочную-пекарню мы откроем однажды – венскую или старомосковскую? У нас не было тогда ни денег, ни опыта, мы спорили на интерес. И вот теперь прениям суждено было возобновиться. Я доложил о результатах моего скромного маркетингового исследования. Маргоша прикинула смету, и мы сравнили её с моей.
– А если что-нибудь непредвиденное? – вклинился Денис. – Ну, там, сопротивление среды?
Маргоша отложила листок и с тревогой посмотрела на свою половину. Я видел, как напряжённо, деятельно они сомневаются. Работа разума проступала на их простых незлобивых лицах, как пот.
– Нет, твоя глухомань не пойдёт однозначно! – наконец объявила Маргоша. – Кто из наших узнает – обхохочется! Если дело делать – так в Москве. Да и потом, как нам туда ездить?
Это было мудро с её стороны – не ввязываться. Разве известно, каковы будут плоды? Я смирился, что «талантливый бухгалтер» и «честный менеджер по закупкам» мне не светят, однако поторопился с выводами.
Через пару дней друзья явились ко мне домой с физиономиями самыми праздничными. «Костя, мы тебя не бросим!» – объявила Маргоша, сияющая и звонкоголосая, как барышни из фильмов пятидесятых. А Денис, улучив момент, прихватил меня за шею и зашептал, чтобы я не вздумал фиксировать Маргошу на какой бы то ни было ответственной должности. Я легонько его пнул, он меня тоже. Мы разошлись без обид. И долго ещё я не мог погасить изумление: как взбрело в голову практичной Маргоше вляпаться в подобную авантюру? Нет, точно – это моя судьба толкнула её под локоть!
В сто раз легче начинать дело при поддержке товарищей, проработавших на поприще хлеба не один год, чем маяться одному. И всё бы хорошо – и судьба молодец, и сам я не промах, – если бы время не отделяло летучими днями-шагами меня от моей семьи на всё более опасный срок. Начиналась весна. Сколько мне ещё предстоит добывать «мамонта»?От мамы, иногда возившей Лизку на фигурное катание в Ледовый дворец, я знал: без меня жизнь моей жены пришла в оживление. В детской библиотеке она вела теперь кружок рисования тушью. Несколько девочек-подростков повадилось ходить к Майе, давая ей возможность ощутить себя полезной обществу.
Знал я и о том, что в обновлённой квартире мои жена и дочь жили одни. Правда, каждые выходные за ними заезжал Кирилл, и они отправлялись в путь. Обычно их целью становился городок или усадьба, удалённые от столицы не более чем на пару часов езды.
Всё это: кружки в библиотеке, сиротские мотания по периферии – вызывало во мне безрадостное чувство превосходства. При мне мои девушки отдыхали на лучших пляжах Европы. Я не тряс их по русским колдобинам.
Однажды у родителей, в моей комнате, на оккупированном Лизкиными рисунками столе, я нашёл фотографию Майи и Лизы – обе в расстёгнутых куртках, без шарфов, сидят на каком-то бревне под серым небом и трескают бутерброды с чаем из термоса. Щёки набиты едой, но как будто и не едой – а смехом, счастьем. И глядят они со своим счастьем и смехом не куда-нибудь, а в объектив, на Кирилла.
В ту минуту я понял, что не могу ждать, пока поспеют дом и булочная, а должен попробовать обойтись малыми средствами. Майя чувствительная девушка, ей нравятся тюльпаны на толстых стеблях и весенние, быстро вянущие ирисы. Само собой, речь не о букете – я предпочёл бы что-нибудь позначительнее. Но подвиг Пиросмани неуместен в московском контексте. Если восемнадцатиэтажку осыпать цветами – выйдет траурный обелиск.
Во влажный мартовский вечер со снопом тюльпанов и хрустальным «ведром» под мышкой я заявился в библиотеку – на занятие Майиного кружка. Из дверей зала пахло тушью. Этот запах был знаком мне: несколько лет назад Майя увлекалась японской живописью «суми-э».
Под хор девичьих взглядов я ткнул бледно-розовые, словно проклюнувшиеся с изнанки жизни цветы в ведро, налил воды из лейки под библиотечными фикусами и поставил эту светлую тяжесть в центр сдвинутых парт.
Думаю, это был не лучший урок в Майиной биографии. Через пару минут она распустила девиц по домам. Я переждал в гардеробе на банкетке, пока все пятеро прошмыгнут на улицу, и поднялся встретить Майю. Она вышла, обнимая цветы. С их толстых ножек капало, пахло нездешней жизнью, солоноватой, свежей. Я подал ей пальто и проводил до нашего дома.
Должно быть, она поняла или Кирилл ей растолковал, что за счастье не жаль заплатить сочувствием к одному идиоту. Майя слушала меня со смирением. Это самый дурацкий сорт выдержки – преисполнившись им, человек гнётся, но не ломается. Чего только я не городил ей о своём раскаянии и исправлении – на всё она отвечала, склонив к тюльпанам голову: «Да».
Если же на некоторые реплики сказать «да» было невозможно, Майя качала головой и произносила с той же кротостью «нет». Я ничего не добился.
Будь она не так терпелива, вероятно, мне удалось бы устроить скандал, разметать по закоулочкам бледные головки цветов. Но сегодня моим стрелам было не во что попасть. Свободно свистали они через умиротворённую душу Майи.
– Ну ладно, – сказал я на прощанье. – Иди к своему доктору. Мы с ним ещё посчитаемся. Я так всё сделаю, что ты поймёшь…
Она выслушала меня рассеянно, думая о своём. Может, о том, что купить и приготовить на ужин.