Бульвар под ливнем (Музыканты)
Шрифт:
«Как же я ее люблю! — думал Андрей. — Я могу вот так вот идти, лишь бы только шла она. Всегда. Чтобы видеть ее. Но почему она такая слишком красивая! Зачем? Трудно любить такую. Она знает, какая она. И все знают. И трудно ее любить и думать, что только ты один ее любишь и имеешь на это право и никому больше нет дела ни до нее, ни до тебя. А так хочется заявить: это моя девушка! Не таращите на нее глаза, не заговаривайте с ней, не думайте, что она никого еще не любит. Она любит и никого больше не полюбит».
— Парашютов нет, — сказала Рита, останавливаясь. —
— Их давно уже нет.
— Тогда хочу покататься на «чертовом колесе».
Рита и Андрей пошли к колесу. Колесо поднимало кабины высоко над городом.
Андрей купил билеты. Очередь на посадку была небольшой, потому что была весна и там наверху было еще ветрено.
Рита и Андрей заняли места. Им досталась кабина зеленого цвета.
— Как питающий кабель, — сказал Андрей.
Рита засмеялась. Она была счастлива.
Начали заполняться следующие кабины. Рита и Андрей медленно поднимались все выше, по мере заполнения других кабин.
— А ведь ты тоже ошибаешься во мне, — вдруг сказала Рита. Она подставила лицо ветру и прикрыла глаза. Веки у нее были чуть голубоватыми, наведенными карандашом, и от этого ресницы тоже казались голубоватыми.
— Как прикажешь понимать? — спросил Андрей. — Подними воротник.
О воротнике Андрей сказал громко, чтобы слышно было в соседней кабине, где сидели ребята с гитарой и смотрели на Риту. Пусть слышат, что Андрей имеет все права на эту девушку, что это его девушка.
Рита не ответила. Тогда Андрей сам поднял воротник ее куртки. Неужели так всегда придется бороться за нее, всячески подчеркивать свои права?
— Я монтирую свой характер, — сказала Рита. Она открыла глаза и смотрела на город. — Внутри нас тоже есть радиосвязь. Генератор идей.
— Значит, это только эпизод в твоей жизни?
— Это моя жизнь, — медленно ответила Рита.
Колесо еще немного поднялось. Кто-то из кабины крикнул вниз:
— Когда же начнем крутиться?
— Это значит, кончилось детство. Кончилась стюардесса, манекенщица, актриса кино, эстрадная певица. Кончились шлягеры. — Рита сложила руки на коленях, соединила пальцы. — Понимаешь меня?
— По-твоему, актрисы, певицы — это не работа?
— Работа. Но я должна была заставить себя делать что-то еще, придумать какую-то добавочную нагрузку. Я должна была победить себя. А на стюардессу меня бы не пропустила медицинская комиссия.
Андрей не обратил внимания на ее слова о медицинской комиссии. Он спросил:
— Ты хотела победить себя, как Иванчик, например, и Сережа?
— «Гроссы» требуют все с предельной строгостью.
— Кто еще? Витя Овчинников?
Рита взглянула на него.
— Он пишет — на хвойный лес приятно прыгать.
— Ты хочешь, чтобы мне было стыдно?
— Нет. Я борюсь с собой. У меня есть на это причины.
Рита отвернулась, сняла руки с колен.
Можно вот так любить человека, как Андрей любит Риту, и потом вот так сразу ненавидеть человека, как
Колесо дернулось и начало вращаться. Кабина Андрея и Риты полетела высоко вверх, над самым городом, потом вниз, к самой земле. Андрей тихонько обнял Риту за плечо. Она отстранилась. Тогда Андрей закричал ей в самое ухо:
— Синхронизм! Обороты совпали!..
На следующий день Андрей не попал на занятия к доценту Успенскому. Он снова был на заводе, на испытательной станции. Он хотел что-то доказать Рите, хотя и не знал, что именно. Завода он не понимал и чувствовал, что не поймет, да и на что это ему? Ему нужна Рита, потому что он ее любит. А Рита? Что она? «Да» или «нет»?
Глава девятая
— Тебе письмо, — сказала Ганка Ладе. — В сельсовете дали.
Ладя взял конверт, прочитал адрес: «Село Бобринцы, заезжему из Москвы скрипачу».
Ладя распечатал конверт. Письмо было от Санди. В конверт была вложена фотография — Санди и Арчибальд, оба стоят в темных солнечных очках. Арчибальд в темных очках просто невозможен. Это Санди научила его носить очки. Жутко смешно. «А что особенного? — писала Санди. — Где-то в Америке индюк ходит в дождь под зонтиком, а мой Арчи не может ходить летом в солнечных очках?»
— Посмотри, — сказал Ладя и протянул Ганке фотографию.
— Да, — сказала Ганка невозмутимо. — Смешно.
— Он ведь и правда ходит в очках!
— А я и говорю — смешно, — повторила Ганка. — У нас дид Яким и не такое придумывает.
Ладя занимался теперь в школе. Так устроила Ганка. Чтобы он был под ее непосредственным контролем. Ладя чувствовал себя так даже лучше: действительно был контроль и он действительно занимался. Он ощущал ритм занятий. Ладя не любил одиночества. Общение с людьми создавало для него дополнительную нагрузку, без которой он не мог. Он никогда не умел управлять собой по-настоящему, серьезно. Он сам себя никогда не принимал всерьез до конца, может быть, только в отношениях с Андреем. Ему хотелось показать себя, что он есть, что он может, потому что Андрей всегда был разумным и правильным. И честолюбивым. Ладька играл на его честолюбии, но при этом приходилось показывать все, на что был способен сам.
Вспомнились письма Киры Викторовны, в которых она писала, что пора повзрослеть и отнестись серьезно к тому, к чему ты обязан относиться серьезно. Иначе растеряешь все, что имел. Когда Ладька бывал один, ему казалось, что на самом деле он может все растерять и следов не останется. Если бы сейчас они с Андреем опять встали рядом, как тогда на турнире, — выиграл бы Ладька? Он не был в этом уверен. Он всегда был откровенным, даже сам перед собой, потому что никогда не был честолюбивым. Хотя в искусстве без этого нельзя, оказывается. Об этом тоже написала Кира Викторовна. А может быть, можно?..