Бункер. Смена
Шрифт:
— Еще три осталось, — пропыхтел он Кэму, когда они миновали двадцать четвертый этаж.
Лямки врезались в плечи, груз они несли тяжелый. Еще тяжелее был их пункт назначения. Миссия не приходил на фермы почти четыре месяца и столько же не видел отца. Брата, разумеется, он встречал в Гнезде время от времени, но и это случилось в последний раз недели две назад. Он ощущал неловкость при мысли заявиться на родительскую ферму в канун своего дня рождения, но деваться было некуда. Он рассчитывал, что отец поступит, как и всегда, и проигнорирует и эту дату, и тот факт, что сын взрослеет.
После двадцать четвертого
Это наш бунк.
Жаргонная версия слова «бункер» смотрелась устаревшей, хотя краска еще не высохла. Так никто больше не говорил. Уже несколько лет. Чуть выше располагалась гораздо более старая надпись:
Сотри это, приду…
Последние буквы были замазаны. Можно подумать, любой прочитавший не догадается, что там написано. Все равно оскорблением являлась именно первая часть слова.
Долой Верхних!
Прочитав это, Миссия рассмеялся и показал надпись Кэму. Наверное, ее написал какой-то пацан, родившийся в верхней половине бункера и полный ненависти к себе. Он даже не понимал, насколько ему повезло. Миссия знал таких. Да и сам был таким. Он читал все эти граффити, выведенные поверх прошлогодних, а те — поверх еще более старых. Как раз здесь, между этажами, где стальные балки тянулись от лестницы к бетонной стене, такие лозунги писали из поколения в поколение.
Конец приближается…
Эта надпись не вызвала у Мисси возражений. Конец приближался. Он нутром это чувствовал. Он слышал это в поскрипывании и постукивании ослабевших болтов и проржавевших стыков, видел в том, как люди в последние дни ходили, втянув головы в плечи и прижимая к груди свои пожитки. Для всех них приближался конец.
Отец, конечно, посмеется и не согласится. Хотя их разделяло несколько этажей, Миссия мысленно слышал голос отца: мол, люди так думали еще до того, как родились они с братом, и гордыня каждого нового поколения заставляет их думать, что все происходит впервые, что их время особенное и что вместе с ними придет конец и всему. Отец говорил, что думать так людей заставляет надежда, а не страх. Люди говорили о приближающемся конце, почти не скрывая улыбок. И молились о том, чтобы, когда они уйдут, они ушли не одни. Надеясь, что никому больше не повезет появиться на свет после и счастливо жить без них.
От таких мыслей у Миссии начинала чесаться шея. Придерживая лямку, он поправил другой рукой завязанный на шее платок. То была нервная привычка — прятать шею при мыслях о конце всего.
— Как там у тебя дела? — спросил Кэм.
— Все нормально, — отозвался Миссия, заметив, что сбавил темп.
Вцепившись в лямку обеими руками, он сосредоточился на ритме. Еще со времен стажерства он привык, работая с напарником, включать в голове тикающий метроном. Два носильщика с хорошим чувством ритма могли отмахать дюжину этажей, почти не ощущая тяжелый груз. Миссия и Кэм пока не достигли такого единства. Время от времени кому-то из них приходилось
Груз… Легче думать о нем именно так. И лучше не вспоминать, что это тело мертвеца.
Миссия подумал о своем деде, которого никогда не видел. Он погиб во время восстания 78-го года и оставил после себя сына, унаследовавшего ферму, и дочь, ставшую чиппером. Тетя Миссии бросила эту работу пару лет назад и больше не сбивала ржавчину, не грунтовала и не красила стальные конструкции. Этого уже никто не делал. Всем было до лампочки. Но отец продолжал трудиться на том же клочке земли, который обрабатывали поколения Джонсов, настаивая, что мир никогда не изменится.
— Знаешь, у этого слова есть и другое значение, — сказал ему как-то отец, когда Миссия заговорил о революции. — Оно также означает «движение по кругу». Обороты. Совершив оборот, ты попадешь точно в то место, откуда стартовал.
Примерно такие мысли отец любил высказывать, когда священники приходили хоронить кого-нибудь под его кукурузой. После церемонии отец прихлопывал могильный холмик лопатой, говорил, что такова природа вещей, и опускал семя в аккуратную ямку, сделанную большим пальцем.
Миссия рассказал друзьям о другом значении слова «революция». При этом он сделал вид, будто сам до этого додумался. Примерно такой псевдоинтеллектуальной чепухой они потчевали друг друга поздно вечером на темной лестничной площадке, нюхая картофельный клей из пластиковых пакетов.
Не впечатлился лишь его лучший друг Родни.
— Ничего не меняется, пока мы не заставляем что-либо измениться, — сказал он, серьезно глядя на приятелей.
Интересно, что сейчас делает его лучший друг. Он уже несколько месяцев не видел Родни. Его чему-то учат в Ай-Ти и очень редко отпускают домой.
Ему вспомнились прежние, лучшие деньки, как он взрослел в Гнезде в компании закадычных друзей. И как думал, что они так и останутся вместе и состарятся уже начальниками с верхних этажей. Станут жить рядом и смотреть, как их будущие дети играют так, как играли они.
Но каждый из их компании выбрал свой путь в жизни. Сейчас уже трудно вспомнить, кто поступил так первым, отмахнулся от ожиданий родителей, полагавших, что ребенок пойдет по их стопам, но со временем такой выбор сделали практически все. Сыновья водопроводчиков занялись фермерством. Дочери работниц кафе научились шить. Сыновья фермеров стали носильщиками.
Миссия вспомнил, каким злым он уходил из дома. Как поссорился с отцом, отшвырнул лопату и пообещал, что никогда в жизни больше не станет копать канаву. В Гнезде он понял, что может стать кем угодно, что он хозяин собственной судьбы. И поэтому, ощутив себя жалким и убогим, он решил, что таким его сделали ферма и семья.
Они с Кэмом бросили в диспетчерской монетку, и Миссии выпало идти первым. Теперь плечи мертвеца упирались в его плечи. Когда Миссия смотрел вверх, разглядывая ступени впереди, его макушка упиралась в затылок мертвеца через пластиковый мешок: они стали двумя сторонами одной монеты, днями рождения и смерти, спрессованными воедино. И теперь Миссия один нес этот груз, предназначенный для двоих. Он шагал в убийственном темпе, перешагивая через ступеньки и поднимаясь к ферме, на которой вырос.