Бунт Хаус
Шрифт:
— Я хочу кое о чем поговорить с тобой, малышка Эль, — говорит Рэн. — Я знаю, что сейчас не самое подходящее время, но я не хочу больше ждать. Я думал, что смогу держать рот на замке, пока ты сама не расскажешь мне, но... — он качает головой.
Боже. Нет. Нет, нет, нет. Это очень плохо.
— Рэн, я не…
— Я навел кое-какие справки о тебе еще до твоего приезда, — сухо говорит он. — Я проверил твои социальные сети. Откопал твои школьные отчеты. Я знаю, что все это очень плохо, и теперь, когда все изменилось между нами, я чувствую себя гребаным извращенцем, просто думая об этом.
— Это... не новость, — говорю я. — Ты уже говорил, что наводил справки.
— Элоди. Остановись.
— Ты можешь перестать пялиться в окно? Ты начинаешь меня чертовски пугать.
Он опускает голову и на секунду закрывает глаза. Только глубоко вздохнув, он наконец поднимает на меня взгляд.
— Я не сказал тебе, что мне также прислали некоторые официальные документы из Тель-Авива. Я обратился с просьбой к другу, который живет в Израиле, и он прислал мне конверт. Внутри лежал полицейский отчет.
Я замираю.
— Какой еще полицейский отчет?
Реальность раскалывается на мелкие кусочки, когда он делает глубокий вдох и снова говорит.
— Тот, что был подан в тот вечер, когда нашли тело твоей матери.
Глава 33.
ЭЛОДИ
ТРИ ГОДА НАЗАД
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ СТУЛ скрипит подо мной, громкий, резкий звук словно нож прорезает напряженную тишину маленькой комнаты без окон. Мужчина по другую сторону исцарапанного, шатающегося стола одаривает меня натянутой улыбкой, которая даже близко не доходит до его глаз. Он выглядит так, будто ему жаль меня, но он не совсем понимает, что делать, чтобы меня утешить. У него, наверное, нет детей. Возможно, он даже не женат. На его левой руке нет обручального кольца, а это значит, что он, вероятно, один из тех копов, которые посвятили свою жизнь работе. Когда все, что вы делаете, это фокусируетесь на плохом дерьме, которое люди делают друг с другом, это подрывает способность вашего сердца чувствовать что-либо, кроме презрения и недоверия.
— Теперь уже недолго, — говорит он с сильным акцентом. Должно быть, кто-то сказал ему, что я говорю только по-английски.
Я киваю, глядя на свои руки, лежащие на столе. Мне разрешили вымыть их после того, как были сделаны фотографии и судебно-медицинские эксперты взяли у меня мазок, но я так онемела, что плохо справилась с этой задачей. Там под ногтями все еще видна кровь, теперь черная, — темные полумесяцы запекшейся крови, которые продолжают напоминать мне о сюрреалистической сцене, в которую я вернулась из школы.
Проходят секунды.
Минуты.
Часы на стене тикают, тикают, тикают, их стрелки отмечают невыносимый отрезок бесконечного времени, пока я сижу здесь за этим столом в своей вонючей одежде, чувствуя, как бесстрастный взгляд детектива ползает по мне. Наконец дверь открывается, и в комнату влетает красивая женщина в брюках с высокой талией и накрахмаленной белой рубашке, неся стопку бумаг. Она улыбается мне одной из тех мягких, теплых улыбок, которые мгновенно заставляют вас чувствовать себя непринужденно. Как будто она могла бы быть моим другом.
— Привет, Элоди. Меня зовут Эйми. Очень приятно с тобой познакомиться. Мне очень жаль, что это произошло при таких болезненных обстоятельствах. Только не Эми, как это на американский манер. Эйми, как французский глагол «любить». — У нее замечательный акцент. Вы всегда можете сказать, когда кто-то
Она садится рядом со своим коллегой, и мне в нос ударяет аромат жасминовой воды. Я начинаю собирать по кусочкам жизнь этой женщины, пока она листает бумаги, которые принесла с собой. Очевидно, она француженка. Чуть за тридцать. Она прекрасно заботится о себе, тренируясь каждый день наедине за закрытыми дверями, но никогда не говорит об этом, как это свойственно всем классическим француженкам. Она пьет свой черный кофе, каждое утро, макая круассан в обжигающе горячую жидкость в своей чашке. Она любит детей, но никогда не находила для них времени. Когда-нибудь из нее выйдет хорошая мать, если только она успеет остепениться, найти кого-нибудь и влюбиться. Она любит бывать на улице, любит жить у моря и хочет…
— Элоди? Да, вот так. Хорошая девочка. Вернись, — говорит она, ее теплые карие глаза полны эмоций. — Я знаю, что это трудно, но мне нужно, чтобы ты попыталась сосредоточиться на некоторое время, хорошо?
Я дергаю головой вверх-вниз.
— Я спрашивала, не могла бы ты рассказать мне, что произошло, пожалуйста? Офицер, который нашел тебя в вашем доме, сказал, что ты была не в себе, когда он...
Она даже не может этого сказать. Поэтому я делаю это за нее. Мой голос скрипит и трещит, когда я выталкиваю слова изо рта.
— Когда он открыл ящик.
— Да, Элоди. Когда он открыл ящик.
— Я не помню, что я ему сказала, — говорю я ей.
— Да. Это вполне понятно. — Она очень спокойна. Ей удается хорошо скрыть свой ужас. Может быть, именно поэтому они выбрали ее, чтобы поговорить со мной. Помимо того, что она женщина, и у нее добрые глаза, и она разделяет национальность моей матери — это, вероятно, помогло бы мне открыться ей. — Ты не могла бы начать все с самого начала для меня?
Все так запутано. Все мои мысли перепутались, как несвязанный клубок шерсти. Я вытягиваю воспоминания через свои руки, как будто ищу конец веревки, но это просто продолжается и продолжается.
— Я не... я не могу...
— Ладно. Все в порядке. — Эйми протягивает руку через стол и касается пальцами тыльной стороны моей ладони.
Этот контакт пугает меня так сильно, что я отшатываюсь назад, опрокидывая стакан воды, который мне дали. Пролитая жидкость растекается по столу, стекает с края его поверхности и капает мне на колени, но я не двигаюсь. Я даже не пытаюсь его вытереть. Я просто сижу и позволяю этому случиться.
— Merde! — шипит Эйми.
Она выбегает из комнаты и через минуту возвращается с пачкой бумажных полотенец. Вместе с молчаливым парнем, сидящим рядом с ней, они быстро убирают беспорядок, вытирая воду со стола. Эйми дает мне пачку салфеток, чтобы я вытерла джинсы насухо, но я не беспокоюсь. Я просто держусь за них, мои пальцы пробегают по шершавой поверхности дешевой бумаги. Круг за кругом. Круг за кругом.
— Элоди? Ты меня слышишь?