Бунт на «Кайне»
Шрифт:
Энсин Дьюсели сходил с ума по-своему — он страстно влюбился в манекенщицу с рекламы корсетов в журнале «Нью-Йоркер». Для Вилли эта безымянная девица ничем не отличалась от тысяч других, которых он видел в журналах: те же изогнутые брови, большие глаза, высокие скулы, рот бантиком, разумеется превосходная фигура и негодующе-изумленный взгляд, будто его обладательнице только что предложили подержать в руках медузу. Но Дьюсели клялся, что именно эту женщину он искал всю жизнь. Он писал в журнал и в фирму по изготовлению корсетов, спрашивал ее имя и адрес, писал своим друзьям, работающим в трех рекламных агентствах Нью-Йорка, умоляя отыскать эту манекенщицу. Если качество его работы раньше составляло двадцать пять процентов от нормы, то теперь оно упало до нуля. День и ночь он лежал на койке, вздыхал и любовался
С тяжелым чувством наблюдал Вилли за происходящим. В такую же историю попадали герои прочитанных им романов о длительных морских путешествиях, и он не видел ничего хорошего в том, что теперь эти классические симптомы проявились у его товарищей по плаванию. Но и ему не удалось избежать всеобщей заразы. Как-то на вахте, прихлебывая кофе из большой фаянсовой кружки, Вилли подумал, что на ней не хватает элегантной монограммы. В самой мысли не было ничего необычного, в отличие от реакции Вилли. В несколько минут кружка с монограммой стала для него самой желанной вещью на свете. Он не мог управлять кораблем, потому что думал только о кружке, она стояла у него перед глазами. Сдав вахту, Вилли поспешил в корабельную мастерскую, взял маленький напильник и провел несколько часов, с точностью и осторожностью ювелира гравируя на фаянсе буквы «В» и «К». Он пропустил обед и даже не заметил наступления ночи. Выгравированные буквы он заполнил синей краской и поставил кружку сохнуть на полку, обложив ее носками и бельем. Когда Вилли разбудили в четыре утра — начиналась его вахта, — он прежде всего подумал о кружке. Снял ее с полки и долго не мог оторвать глаз от своих инициалов, словно девушка от любовного письма. На вахту он опоздал на десять минут и получил нагоняй от Кифера. Следующим днем Вилли принес кружку на мостик, небрежно протянул ее сигнальщику Урбану и попросил налить кофе. Завистливо-восхищенные взгляды матросов доставили Вилли истинное наслаждение.
Наутро, вновь появившись на мостике со своей изумительной кружкой, он пришел в ярость, увидев, что Урбан пьет кофе из кружки с монограммой «ЛУ». Поступок сигнальщика Вилли воспринял как личное оскорбление. Но скоро заметил, что его идея, как вихрь, пронеслась по «Кайну». Младший боцман Уинстон выгравировал свои инициалы староанглийским шрифтом с геральдическими завитушками. Монограмма Вилли не шла с ними ни в какое сравнение. В ту же ночь он выбросил свою кружку за борт.
В нескончаемом кошмаре тех месяцев Вилли провел сотни, а то и тысячи часов, грезя о Мэй Уинн, глядя на ее фотографию, читая и перечитывая ее письма. Только она связывала его с прошлым. Жизнь на гражданке казалась Вилли благоухающим, покрытым глянцем вымыслом, этаким голливудским фильмом о высшем свете. Реальностью же стал тральщик, переваливающийся с волны на волну, обтрепанная форма, бинокль и постоянные придирки капитана. Он писал девушке страстные письма, лишь невероятным усилием воли удерживаясь от того, чтобы не сделать ей предложение. Чувство вины и неловкости охватывало Вилли, когда он отправлял эти письма, ибо со временем он все с большей ясностью осознавал, что не женится на Мэй. Если уж ему суждено вернуться живым, думал Вилли, он захочет покоя и безбедной жизни, но не нелепого брачного союза с вульгарной певичкой. Об этом твердил ему здравый смысл, но Вилли не мог рассуждать здраво, пребывая в царстве романтических фантазий, куда он ускользал на долгие часы, чтобы обмануть скуку и заглушить обиду от капитанских придирок. Он знал, что его письма уклончивы и противоречивы, но отправлял их такими как есть. В ответ, в редкие встречи тральщика с почтовым отделением флота, он получал кипы теплых писем от Мэй, которые возбуждали и тревожили его. В письмах она отдавалась ему вся, без остатка, и, следуя его молчаливому желанию, обходила вопрос о женитьбе. В этом странном бумажном романе Вилли все больше привязывался к Мэй, одновременно осознавая, что неискренен по отношению к девушке. Но мир грез помогал забыть горечь повседневности. Вилли боялся разрушить его и продолжал посылать пылкие и бесцельные любовные письма.
25. Медаль Роланда Кифера
Первого октября, все еще под командованием капитана Квига, старый тральщик вошел в атолл Улити, разомкнутое кольцо островков и рифов с зеленой лагуной посередине, на полпути между Гуамом и недавно захваченными островами Палау, ничем не отличающийся от других атоллов Тихого океана. Пока капитан маневрировал, заводя корабль на якорное место, Вилли позевывал на правом крыле мостика. Чья-то рука легла ему на плечо. Он обернулся.
— Вилли, дорогой, — Кифер указал направо, — посмотри туда и скажи, что у меня галлюцинации.
В тысяче ярдов от «Кайна» стоял на якоре ТДК в коричнево-зеленом тропическом камуфляже. Рядом, ошвартованные к открытой рампе у носа, покачивались три шестидесятитонные баржи-мишени.
— О Боже, нет, — простонал Вилли.
— Так что ты видишь? — настаивал Кифер.
— Баржи-мишени. Так вот почему нас загнали в эту дыру.
«Кайн» получил приказ на всех парах идти из Эниветока к Улити, и причина такой спешки шумно обсуждалась в кают-компании.
— Я иду вниз, чтобы броситься на свой меч, — заявил писатель.
Старый, видавший виды «Кайн» вернулся к привычной работе, буксируя мишени в открытом море для проведения учебных стрельб флота. День за днем, на заре, «Кайн» выходил из пролива с баржей-мишенью и возвращался назад лишь в лиловых сумерках. Новое задание удручающе подействовало на Квига. Поначалу он стал еще раздражительнее и сварливее, чем раньше. Рубка дрожала от его воплей и проклятий. Потом он впал в коматозное состояние. Передал командование Марику, даже при поднятии якоря и маневрировании при заходе в лагуну по вечерам. Иногда, в туман или дождь, Квиг выходил все же на мостик и брал командование на себя. В основном же он день и ночь лежал на койке, составлял картинку-головоломку или просто смотрел в потолок.
«Лично. Лейтенантам Киферу и Кейту. Приветствую вас, тральщики. Как насчет того, чтобы заглянуть ко мне сегодня вечером. Я дежурю по кораблю. Роланд».
«Кайн» вернулся на Улити на закате и получил это световое сообщение с авианосца, стоящего на другой стороне лагуны, одного из тех, что пришли днем и теперь занимали всю северную половину якорной стоянки. Их удлиненные корпуса чернели на фоне багряного неба. Вилли, стоящий на вахте, послал младшего боцмана за Кифером. Писатель появился в рубке, когда якорь «Кайна» плюхнулся в воду.
— Что этот счастливый клоун делает на «Монтауке»? — спросил Кифер, разглядывая авианосцы в бинокль. — По моим сведениям, он служил на «Беллью Вуд».
— Когда это было?
— Не знаю. Пять-шесть месяцев тому назад. Он мне не пишет.
— Похоже, он порхает с авианосца на авианосец.
Кифер усмехнулся. Вечерний бриз ерошил его жидкие черные волосы.
— Я почти поверил, что Управление личного состава сознательно и систематически оскорбляет меня. Я направил им тринадцать запросов с просьбой перевести меня на авианосец… Вот так-то. Рискнем ответить, не беспокоя Квига? Он-то все равно не разрешит, так что нечего и спрашивать. Я с удовольствием посещу пещеру чудес. О Господи, я виделся с Ролло в Пёрл год тому назад.
— Похоже, что так. А кажется, так давно.
— Еще бы. У меня такое впечатление, что этот круиз под командой Квига тянется так же долго, как эпоха Возрождения. Ну, будем надеяться, что сегодня он не жаждет крови.
Квиг лежал на койке и листал старый номер «Эсквайра».
— Подожди, Том, мне помнится, что к первому октября вы должны были провести инвентаризацию секретных документов. Вы с этим закончили?
— Нет, сэр. Как вам известно, мы каждый день выходили в море и…
— Но по вечерам-то мы стояли на якоре. Позволю заметить, что за это время вы успели написать немало страниц вашего романа.
— Сэр, я обещаю провести инвентаризацию сегодня ночью, как только вернусь, даже если мне не придется лечь спать…
Квиг покачал головой.
— Я следую своим правилам, Том, и выработаны они в результате долгих наблюдений за поведением людей. Более того, у меня мягкое сердце, хотя, возможно, вы придерживаетесь иного мнения, и, однажды сделав исключение, я не смогу остановиться, и вся моя система рухнет, как карточный домик. Что бы вы ни думали о моем стиле командования кораблем, на «Кайне» поддерживается полный порядок, и я еще не допустил ни одной ошибки. Я ничего не имею против вас лично, но, к сожалению, не могу отпустить с корабля до тех пор, пока не получу докладной о завершении инвентаризации.