Буря
Шрифт:
На берегу длинною блестящею вереницей вытянулась легкая польская кавалерия. Разодетые в шелк и бархат, всадники казались не воинами, а маркизами, собравшимися на свадебный пир. Закованные в серебряные и золотые латы, гусары блистали на солнце своими крылатыми панцирями и пернатыми шлемами. Ветер развевал их шелковые шарфы, молодцевато перекинутые через плечо. Великолепные лошади вытягивали свои гибкие, лоснящиеся шеи и нетерпеливо стучали о землю копытом. За конницей вытянулась грозная артиллерия с блестящими жерлами пушек, а за нею уже едва виднелся огромный обоз.
Играли серебряные трубы, лошади ржали, развернутые знамена шумели величаво. Лица всадников глядели весело и надменно; громкие возгласы перекатывались по берегам Днепра.
На украшенном драгоценными коврами и тканями возвышении стояли пан коронный гетман и остающиеся паны. Гетман отдавал начальникам последние распоряжения. Перед ним стояли Кречовский, Шемберг, Барабаш и молодой предводитель; задумчивое лицо последнего горело теперь какою–то жгучею, юною отвагой.
— Пане Кречовский,
— О, ваша ясновельможность, — склонился перед гетманом на колени Кречовский, клянусь вам жизнью и смертью, что я употреблю все возможное для того, чтобы поскорее встретиться с ним!
— Хорошо! Верю! — протянул ему гетман свою руку для поцелуя. — Идите, панове, к своему отряду и оправдайте доверие, возложенное на вас!
Барабаш, Кречовский и Шемберг поклонились и спустились по устланным коврами ступеням к своему байдаку.
— Вас, пане полковник, — обратился гетман к Чарнецкому, — прошу, как отец и как гетман: окажите своим разумным советом и опытом помощь моему юному полководцу.
— Не только мой совет, но и жизнь моя в распоряжении моего юного друга, — брязнул саблей Чарнецкий.
— Спасибо, — сжал его руку Потоцкий и, обнявши сына, произнес с непривычною для его резкого голоса теплотой: — Тебя же, мой сын, прошу всегда обращаться за советом к пану полковнику: его опыт и разум, твой пыл и отвага ручаются мне за успех.
Юноша опустился перед отцом на колени.
— Иди же, — произнес торжественно гетман, складывая крестообразно руки на светловолосой голове сына, — и пусть история напишет на своих хартиях тебе бессмертную славу!
— Vivat! — заключили слова гетмана остающиеся паны.
Молодой гетман спустился при шумных приветственных возгласах по ступеням и легко вскочил на подведенного ему коня; рядом с ним стал впереди войска и Чарнецкий. У ног гетмана колебались блестящею вереницей стройные линии войск. Гетман дал знак. Трубы огласили воздух резкими возгласами и умолкли. Все обнажили головы. Монахи запели. Но вот пение смолкло. Козаки на байдаках приподняли весла, — всадники отпустили повода. Все смолкло.
Гетман простер над войсками торжественно руки и произнес гордым и уверенным тоном:
— Вельможные, славные рыцари, верные защитники отчизны! За вами летит победа! Пройдите ж степи и леса, разорите Сечь, уничтожьте дотла презренное скопище и приведите зачинщиков на праведную казнь!
— Vivat! — вырвался дружный крик из груди многотысячной толпы и перенесся с одного берега Днепра на другой. Грянули трубы, ударили весла, и двинулись полки и галеры {82} .
А между тем наказной гетман Богдан Хмельницкий, во главе восьмитысячного войска запорожской конницы и новообразованных полчищ из козаков да беглецов–поселян, выступил из Сечи 22 апреля {83} и, миновав Кодак, двигался уже стройными массами, перерезав безлюдную степь и верховья речек Базавлук и Саксагани, по плоскогорью, служащему водоразделом между притоками Днепра и Ингула, направляя свои силы к Чигирину.
82
Грянули трубы, ударили весла, и двинулись полки и галеры. — На юг двинулось пешее и конное войско под командованием Стефана Потоцкого и Яна Шемберга численностью около 4 тысяч человек (по другим сведениям — около б тысяч), в том числе больше 2 тысяч казаков и артиллерия; по Днепру — около 3 тыс. реестровых казаков и часть жолнеров под командованием есаулов Ивана Барабаша и Ильяша Караимовича. Обе группы должны были объединиться под Кодаком, чтобы вместе идти на Запорожье. Шемберг и Потоцкий выступили 11 апреля (21 апреля по новому ст.).
83
...наказной гетман Богдан Хмельницкий... выступил из Сечи 22 апреля... — Богдан Хмельницкий был избран гетманом на Сечи 30 января 1648 г. Войско повстанцев выступило из Сечи 19 апреля 1648 г. Численность войска Б. Хмельницкого (8 тыс. ) М. Старицкий тоже взял из летописи С. Величко. Путь из Запорожья на Украину проходил по левому берегу реки Базавлук, в верховье Базавлука дорога сворачивала на запад к верховью рек Саксагань и Желтые Воды. Таким образом, топография местности у М. Старицкого не лишена ошибок: войско Б. Хмельницкого проходило на 80—100 км западнее Кодака, между Днепром и Ингульцом.
Во главе войск на белом кровном аргамаке ехал гетман в стальной дамасской кольчуге и в шлыке (особого рода шапка), украшенном двумя страусовыми перьями, пришпиленными крупным алмазом; за плечами у него волновался пышный шкарлатного цвета плащ, схваченный под шеей дорогим аграфом; у седла висела серебряная булава. Рядом с Богданом ехал хорунжий, держа гетманское развернутое белое знамя с вышитою золотом надписью: «Покой христианству», а по сторонам бунчужные товарищи везли бунчуки. Немного далее за Богданом следовали его есаулы и генеральная старшина, а за ними уже короткими лавами тянулась запорожская конница, вооруженная преимущественно холодным оружием. Яркая, разнообразная одежда всадников и разномастные косматые кони производили бы впечатление пестрого
84
...хорунжий Морозенко с малиновым знаменем, подаренным Владиславом IV. — По сведениям польского историка XVII ст. С. Грондского, летом 1647 г. коронный канцлер Ю. Оссолинский во время встречи с Б. Хмельницким на Украине передал ему от Владислава IV знамя и гетманскую булаву.
По бокам и впереди войска рыскал врассыпную разведочный авангард.
LII
Весна стояла уже в полном разгаре, теплая, пышная, благодатная. Бархатным, роскошным, ярким ковром лежала широкая степь. По изумрудному полю пестрели и золотые одуванчики, и бледно–розовая березка, и голубенькие косматые волошки, и оранжевый дрок, — все это, волнуемое легким, ласковым ветром, играло и горело под яркими лучами майского солнца, отливая молодою, несмятою красой… И по этой красавице степи, словно гигантский змей, ползли, сверкая сталью и железом, полки, тая в груди своей накипевшую месть и неся с собой смерть и разрушение. Молчаливо и мерно колебались ряды; топот тысячных масс, смягченный пушистою травой, отдавался в земле какими–то глухими, могучими стонами, а кругом все ликовало и наслаждалось жизнью. Из–под копыт лошадей вырывались с резвым шумом то перепелки, то куропатки, то стрепеты; вдали важно бродили табуны дроф; испуганная серна или косуля перерезывала иногда дорогу стрелой; жаворонки купались в голубых волнах напоенного благоуханием воздуха, кобчики неподвижно трепетали в нем, выглядывая в траве добычу, а высоко, под куполом неба, реяли темными точками степные орлы… Жужжание, щебетанье, крик журавлей, бой перепелов, треск коростелей и свист куликов наполняли всю степь жизнерадостными звуками. Но этот праздник жизни не отражался на лицах бойцов, не светился утехой в очах их, не выливался ни песней, ни смехом. Выражение лиц у всех было сосредоточено и серьезно: и воспоминания прошлого, и думы о грядущем роились вокруг этих чубатых голов, а роковая судьба своею загадочною тяжестью наклоняла их книзу.
«Ох, коли б моя воля, — терзал себя неотвязной думой Морозенко, — полетел бы вперед кречетом, перенесся бы стрелою к палацу этого изверга, литовского гада, вырвал бы у него пыткой признанье, куда он упрятал мою горличку, мое поблекшее счастье! Я нашел бы Оксану свою и под землею… Но жива ли она? Что с нею сталось? Хоть бы знать, хоть бы доведаться? Столько времени уплыло, ужасного, безотрадного, а тут, как на зло, оно тянется еще медленнее, еще докучнее!» — сжимал он в руке древко знамени, то горяча, то сдерживая коня.
Тогда как у Морозенка кипела от тревоги и нетерпения кровь, а приливы тоски отражались на его прекрасном лице, у ехавшего с ним рядом Кривоноса сердце билось радостно и спокойно, а в выражении его сурового изуродованного лица светилось несвойственное ему счастье; вся жизнь этого ограбленного, старого, одинокого сироты была одною лишь целью: поймать своего лютого ворога {85} и напиться всмак его кровью, но годы проходили в бесплодной борьбе, а ворог свирепел и не давался в руки. И вот наконец этот истерзанный злобой и муками старец дожил до радостного дня, когда не горсть удальцов, а грозная уже сила поднялась на врага, когда приблизился час кровавой широкой расправы! «О, только гаркнем, ударим — и ополчится весь забитый народ… Наберется у старого козака достаточно силы, чтобы сломить этого кичливого дьявола и посчитаться с ним и за родной, истерзанный бичами, народ, и за свои обиды!» Такие мысли бродили в приподнятой голове Кривоноса и сладостно щекотали ему грудь, расправляя глубокие морщины и зияющие шрамы на его страшном лице.
85
...поймать своего лютого ворога... — То есть Ярему Вишневецкого. Историю взаимоотношений Кривоноса и Вишневецкого Старицкий рассказывает в романе «Перед бурей» (раздел XXVII). Надо отметить, что вся эта история, очевидно, является авторским вымыслом: источники того времени ничего не сообщают о личной вражде между ними, как и между Морозенко и Чаплинским.