Шрифт:
Леонид ЛЕОНОВ
Б У Р Ы Г А
Хрестоматия
Рассказ "Бурыга", написанный двадцатидвухлетним Леонидом Леоновым (80 лет назад), стал первым его произведением, опубликованным в столичной печати. Уже в ранних рассказах Леонова зазвучали те ноты, которые потом в течение десятилетий неизменно будут присутствовать в его произведениях: любовь к отечеству, сочувствие к слабым, трепетное отношение к природе и русскому лесу со всей его живностью - от мала до велика.
В. Д. Фалилееву
В Испании испанский граф жил. И были
В средних еще годах профершпилил граф все свое состояние на одной комедиантке заезжей, а к старости остался у него лишь пиджак да дом старый, который даже и починить не на что было. Тогда же жена графова от огорченья и померла.
...Вот живет граф в нижнем этаже, там еще хоть мебель осталась, а в парадных залах, наверху, живому не житье: крыша протекает, зимой топить нечем, - там графовы дедушки на портретах помещаются, им-то все равно. Сам граф на почте главным служил, ребята его испанскую грамоту учили, кухарка суп варила; так и жили.
Да пришел к ним в одном студеном декабре случай непредвиденный: пошла ихняя кухарка на реку белье полоскать, нашла детеныша-н ос-хоботом. Вышла она к реке, глядит и видит - сидит в сугробе этакой мохнатенький, замерзает, видимо. Из-под рубашонки копытца торчат, а нос предлинный, нечеловечий нос, - ручонками он его трет.
Жалостлива кухарка была, руками всплеснула, головой замотала:
– Экой ты! Ведь замерзнешь!..
А тот поглядел на нее исподлобья да басом на нее:
– Ну-к што ж... обойдется!
Разволновалась баба, схватила детеныша в охапку, запихала под белье, домой пустилась опрометью... Всю дорогу детеныш из корзины трубел:
– Ни к чему все это, пустяки одни! Зря это ты, баба...
II
Принесла домой, отрезала ему хлебца с фунт, шубейкой накрыла, стала насупротив, удивляется:
– Откудова ты, экое дитятко? И не обезьяна и на дитенка не похож...
Урчит детеныш с набитым ртом:
– Мы не тутошние!
А сам ухватился за краюху, жрет, - только хвостик из-под шубейки вздрагивает. Был у него хвостик так себе, висюлькой, а рожки конфетками.
Тут вышел на кухню сам испанский граф самовар поставить, увидел детеныша, отскочил даже сперва, а потом на кухарку наступать начал:
– Этта что такое?.. Где такое диво выискала? Зачем он тут?
Стала кухарка сказывать:
– Как вышла я этто к реке, вижу, - сидит в снежке, ножонки поджал, замерзывает...
Гмыкнул граф, поближе подошел:
– Н-да! И нос у него, действительно.
Задумался сперва, а потом взял детеныша за нос, дернул слегка.
Заворочался детеныш, взъерошился, буркнул прямо в упор графу:
– Дурак ты, паря, чего привязался?
Дал ему граф за такие слова затрещину, но потом погладил ласково, спросил:
– Так вон оно как, даже разговаривать можешь... Тебя зовут-то как?
Протянул деловито:
– Буры-ыга!
И как вымолвил это детеныш, обрадовался граф, захохотал,
– Ты его мылом карболовым да с нафталинцем протри опосля мытья. Мы его в лакеи приспособим!
И ушел граф спать, про самовар забыл.
Весь вечер ел Бурыга кухарке в диковину, а Рудольф с Ваней весь вечер проспорили: настоящий это детеныш или так, только нарочно. И уж под самую ночь, когда все спали, а Бурыга лежа дожевывал четвертый фунт, притащили графовы ребята сигару детенышу, у отца стащили. Бурыга взял сигару, молча съел, причмокнул и сказал:
– Ну-к што ж, ничево! Приходите, когда не сплю, - расскажу кой-што там, бывалое...
Но тут замотал головой, втянул носом воздух, как насосом, и пронзительно чихнул. Ваня вздрогнул и вылетел из кухни стрелой, другой за ним. А Бурыга чихнул им вдогонку еще раз, зевнул и стал засыпать.
В кухне пахло щами, тараканами и карболкой. И уже спросонья мечталось Бурыге так:
"Э-эх, бруснички ба!.."
III
Хорошо жилось Бурыге в зеленом приволье леса. Там по утрам солнце ласково встает: оно не жжет затылка, не сует тебе клубка горячей шерсти в глотку, оно свое там, знакомое. Там затянет по утрам разноголосая птичья тварь на все лады развеселые херувимские стихеры, там побегут к болотному озерку неведомые, неслыханные лесные зверюги... Ранними утрами поет там лес песню, а над ним идут, идут, идут алые облака, клубятся, сталкиваются: то не ледоход небесный - то земные радости плывут.
Выходит из своего логова детеныш Бурыга, - он летом в норке мшистой живет. Он спросонья на пни натыкается, зеленый, в зеленом крадется кустарнике, он похрамывает по кисельным зыбунам, шустро сигает через мертвые пни, кубарем катится, вьюнцом идет... Вот он сядет на прогалинке, он хихикает и морщится, он сидит-прискакивает, греет спинку, сушит шерстку под солнышком, а солнышко теплой лапкой его гладит,- жмурится и щурится, мурлыкает незатейную песенку, язык мухоморам кажет... А те нарядились, как к обедне, выстроились толстые и тонкие в ряд... Шесть их по счету, и весело им поэтому.
...А уж и вечер. Солнце спряталось, по небу обсосанная карамелька, луна, ползет. Тут и начало развеселой гулянке ночной.
Шагает Бурыга к старому лохматому пню, там живут его приятели и знакомцы - Волосатик и Рогуля. Волосатик, он и кругленький и мохнатенький, вроде как бы лешев внучек, гнилая осина мать ему, а Рогуля - полосатый, серое с зеленым, сухой да тонкий, как аршин, кривулинка на ножках. Он все больше насчет божественного любил: откуда свет пошел, кто лешему набольший, почему вода мокрая... Волосатик же покуролесить страсть любил, похихикать, Бурыга - бруснику.