Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Да так, не больно красивши, сказать, вроди Володи…
— Ха-ха-ха!.. — приседая от восторга, смеялась Евдоксия Павловна.
— Молчи, дурак! — обозлившись, рявкнул Чегодаев. — Я — генерал, только штатский, — указывая на шляпу с плюмажем, сказал он.
— Бывает, — равнодушно согласился казак. — Одначе я енералов знаю, может, какие и еще водются.
— Да он просто прелесть! — простонала Евдоксия Павловна. — Как тебя зовут, милый?
— Прокопом, по-станичному Прокошка, — явно довольный оказанным ему вниманием, проговорил казак.
— Прокоп, милый, ты водку пьешь?
— Помалу пью… — подумав, ответил он.
— А вино?
— А вино средственно. Да как же яво не пить, когда его бог на потребу да радость дал, — серьезно ответил Прокоп.
— Дитя природы!.. Самородок какой-то!.. Вот что, Прокоша, возьми от меня вот этот золотой и пропей весь, целиком, за мое здоровье, — сказала Евдоксия Павловна, вынимая червонец.
— Покорнейше благодарю. Весь пропью, — рявкнул казак, забирая в свою шершавую ладонь золотой и восхищенным взглядом провожая их.
— Какой-то болван, наглец и пьяница!.. — недовольно ворчал Чегодаев.
— Что вы, ваше превосходительство! Это ж мудрое дитя природы. Не так ли, Небольсин? — сказала Евдоксия Павловна и, взяв под руку улыбавшегося капитана, пошла к бон вояжу, поджидавшему их у дороги.
Глава 14
Несмотря на победу чеченцев в ауховских лесах над отрядом Эммануэля, поражение казаков и смерть Волженского под Гудермесом, успехи эти в горах не произвели особенного впечатления.
В Чечне еще сильно было влияние имама и мюридов, но в Дагестане, особенно же в плоскостных и равнинных аулах, усталость от войны, а также потери в людях, постоянные карательные набеги и разорительные постои русских отрядов тяжело сказались на жизни горцев. Прекратилась торговля, исчезли соль, мануфактура, разные необходимые в обиходе вещи. Отсутствие мужчин породило падение нравов и адатов среди женщин. Стало трудно с хлебом, который уже не завозили из-за Терека, а свои посевы были ограничены и давали скудный урожай. Сады и виноградники систематически вырубались русскими войсками; беженцы с плоскости устремились в горы, и в дальних аулах не хватало ни саклей, ни продовольствия.
До горцев дошли слухи, что имам потерпел поражение и в Тарки после двухдневного боя ворвались русские. Нуцал-хан опять стал владетелем всего шамхальства. В горы прибывали раненые, иногда привозили убитых, число тех и других постоянно увеличивалось.
Русские все чаще появлялись в горах, не довольствуясь покоренной кумыкской равниной.
Поход Гази-Магомеда на Дербент не удался. Мюриды не смогли взять окруженный стеной и валами город. Потеряв пятнадцать дней и многих воинов, имам отступил, а спустя неделю русские под командованием генерала Коханова пошли на Черкей. Бой за аул, жестокий, рукопашный, кровопролитный, длился больше суток. Ночью и днем, штыками, шашками, картечью, ружейным огнем бились обе стороны — мюриды и русские.
Не успевшие уйти женщины обливали русских кипятком. Солдаты кололи женщин штыками, врывались в сакли, каждая из которых бралась с бою. В пламени пожара сгорели мечеть, дом старшины. Русские пушки в упор били по каменным карнизам, на которых укрепились мюриды.
Гази-Магомед, дважды бросавшийся в самое пекло, сразил двух солдат и, увлекая вперед мюридов, ворвался в расположение пятой роты Куринского полка. Бежавший рядом с имамом чеченец Абу-Бекир был поднят на штыки. Шамиль получил сильный удар прикладом в грудь. Старшина аула, тот самый, у которого «гостил» Булакович, был пронзен штыком. Его сын, молодой Мусса, ранен в голову. Отряд Гамзат-бека, сражавшийся слева от имама, был смят русскими и после недолгой рукопашной отошел к самому подножию горы, к дороге.
Но Гази-Магомед, как бы хранимый свыше, не получил ни одной раны.
Из саклей неслись вопли женщин. Всюду раздавались пистолетные выстрелы, хриплое «ур-ра-а» и прерывающееся «ал-ла-ах», «га-за-ват»…
— Имам, надо отходить… У нас уже нет сил и некому прийти на помощь! — крикнул Шамиль, стараясь задержать рвавшегося вперед Гази-Магомеда. — Тебе рано умирать, имам… Мы еще не сделали и половины дела… — заслоняя собою Гази-Магомеда, продолжал, он.
Шум боя то стихал, то нарастал с новой силой.
— Имам, — видя, что слова его не действуют на Гази-Магомеда, говорил Шамиль, — эти богом проклятые тавлинцы из Гоцатля и Унцукуля бежали. Мы остались одни, надо отойти…
— Уводи сыновей веры, Шамиль, мы не можем погубить здесь цвет нашего войска. А презренные тавлинцы и кумыкские холуи Аслана еще не раз вспомнят Черкей и эту кровавую ночь.
Пальба стихла. Русские или устали, или же готовились к новому штурму Черкея. Аул был повсюду охвачен огнем. Все утонуло в пламени пожара. В степи выли перепуганные, сбежавшие из дворов псы. Уже не было слышно ни треска пылавших балок, ни криков людей.
Гази-Магомед снял папаху. Вытер рукавом черкески лоб, посмотрел на бушевавшее вокруг пламя.
— Много праведников ушло сегодня к аллаху. — Он обтер окровавленный клинок полой шинели лежавшего ничком убитого солдата и медленно произнес: — Но они ушли не одни… Смотри, Шамиль, сколько неверных сопроводит их души. Идем, Шамиль, — и, не оглядываясь, направился к дороге.
В лагере русских били барабаны, играли горны, раздавались команды, горели костры, слышались голоса, движение, стук топоров, скрип колес.
Солдаты отдыхали, готовясь к утреннему сражению. Все знали, что разбитые остатки войска имама окружены, что уйти им некуда и что завтра будет еще один свирепый, но последний бой. Солдаты ели подвезенный ужин, курили, многие спали прямо на сырой земле. Подошли еще два батальона апшеронцев, их сейчас же выдвинули на окраину сгоревшего аула. Черкей дымился, кое-где огонь, тлевший в грудах пепла, прорезал тьму, но это были последние отблески пожара. Часов около одиннадцати ночи разнеслось:
— На молитву, шапки долой!