Шрифт:
Вдалеке от стольного града Московского в Рефейских горах пред сибировых, на границе с землями дикими, стояла станица казачия. Ту станицу назвали Магниткою, да у берега в горке поставили, а река та красивая – дивная, Уралом названа пришлыми. Хоть по-старому по-Тархтарскому река Яиком и кликалась, но с приходом люда Московии подзабылося имечко вещее.
А вокруг-то берёзки уральские серьгами в воды тянулися, кувшинки зелёные медленно, колышутся в водах яиковых.
Течение речки могучее в излучинах берег порушило, крутояры по склонам настроило – терем гнездовие ласточек чёрненьких. А на отмели, да под солнышком, в водах быстрых – прозрачных аки ключ-вода, казаченьки младые тархтарские, кудрявые, белокурые, рысаков своих для купели выводили. Гривы чистили холки лелеяли, морды брызгали шкуры повымыли, чтобы Друга верного радовать да словом добрым приветливым потчивать.
Место любо им то уральское Земля-матушка вся черна-черным, богата сильными всходами и сладка-сладком дивным садовым.
Тут и хлеб-стольной и лучок земной, красно яблоко да икра в реке. Всё богато здесь, лишь живи живой, будь терпим ко всем да с душой в ладах.
А вокруг смотри, что тут делаться – горы с запада высокие каменны и дубравы там шибко могучие, реки быстрые, склоны кручие.
С юга степь ширша аки море колышется, травы вдоволь – хоть для тьмы коней, а под ней чернозёмное – щедрое, всходом хлеб даёт много-множество.
А на север глянь! – там околочки, грибами и дичью богатые! Берёзоньки стройные гибкие, вкусну ягоду в тени укрываювши. Вкусна ягода и Живи-вода в чащах прячется, в скалах хоронится. Чтобы люду – крещёно-московскому, силу ведическую не показывать.
На другом берегу, за Магнит-горой дали дальние, дали Вещие – Славный край былого Славянского, край ведический – Рода Батюшки. То сыра земля славной Тархтарии что в Миру сейчас зовётся – Асией. Там Грады веры старой – Правь славящих христианами – язычником прозваны. А ещё дальше, восточнее Тобола, Чуди царство великий – Белоглазовой в подземных копях он скрытым хоронится, до рассвета Сварожьего утречка.
Дальше Асии земли сумрака, клюв–грифоны и ведьмы страшные, с другой нечестью в чащах дремучих живущие, так о них христиане Московии сказывали. Ждёт та нечисть духа Рассенского, ждёт, чует и ножики вострые точатся, коль учует – смерть беда путнику неосторожному, горе горемычному – не острожному. И дабы никто к тархтарам из московитов не хаживал, да бесовщину с собой не проваживал пост наблюдения казаки поставили на высокой, широкой Магнит-горе.
В честь той кручи станицу и прозвали, величать стали, в картах пометили, терема строили, околицы ладили, добро завезли, колодцы сварганили. Три широкие улицы как Ярила лучи от центра расходятся. В брусчатку мостовые закованы, сквозь сотни дворов дерево-каменных на север, юг и запад – в Московию.
Остальные поменьше и уже древом обитые, заборами слажены, обстроены хатами добрыми, конюшнями, баньками тёплыми – хоромами люда рассенского.
На широкой западной улице – арсеналы стояли с оружием, с шашками, пиками, пищалями, пушками. Ядрами, пулями да порохом в бочках завалены.
И станица Магниточка за мощными стенами, деревянными, сокрытой от бесовщины хоронится, ну, а стены те возведены по всем правилам – строительства острожного – Рассенского, Святорусского.
Ух, огромные! Пять шагов во вширь и семь в высоту, на отбойном валу из гранита уральского, с орудийными башнями через сто шагов и ружейными бойницами через три шага. Двое врат со стороны Урал-реки. Ещё одни с севера и три с запада. С юга ни ворот, ни стен не сварганили, и если признаться – лишь строили.
Вот с момента как стену ту зачали, поведём мы сказ о былиннике, о коварстве и подлости чёртовой, о любви незабвенной и ласковой.
*
Проснулся я рано, затемно! Солнце не взошло, петухи спят молчаливыми. Хорошо, есть время портки одеть, а потом лететь к милой Аксинии! Пока татя и матушка в сеннице, за скотиной рогатой ухаживат, побежал я навстречу с любимою, а Она уж коровок на выгул спроваживат.
Рубаха белая, штаны чёрные с лампасами красными, чуб кудрявый с фуражкой на выкате! Я несусь словно ветер сломя голову. Лечу кречетом к милой Аксинии!
Сколько помню себя: я любил её, с взгляда первого малого – отроком, с детства, как только увидивши, оберегал мою милую юную. Защищал, отгоняя пострелов от Ксиньюшки, в юности кулаками по часу не брезгуя, и сейчас я любого охальничка вколочу в землю по шею паскудного.
Был один – Гнатом прозванный, докучал он милой Аксинии, возжелал её страстею грязновой, хотел обесчестить любимую.
Бил его я долго, неистово, в кровь разбил морду охальнику и прогнал его из славной Магниточки, на запад – подальше отседава.
Сегодня мне двадцать лет от роду, взрослый стал, удалью не обиженным, оттого и сватов засылать могу к милой ласковой – любимой прекрасной Аксинии.
Покрыл станицу туман утренний, Урал медленно течёт себе вдаль меж холмов крутых, пастухи стада на луг уж как выгнали, и Аксиния вот она милая, опираясь на тын сидит, ждёт меня.
Сарафан белый с узором Макоши синеньким, подпоясан ременчиком кожаным, будто нарочно подчёркивал, стройный стан моей милой возлюбленной. Коса русая на плечо переброшена. Через ручки белые кончик теребится, на косе той алая ленточка –Красная, радует глаз милой Аксинии. А глаза её карие нежные, как завидят меня – алмазом сверкаются, то любовью в них шибко глубокая! Вижу это я, вижу и радуюсь!
Подбежал я стремительно, быстрава, обнял нежно за талию тонкую, да прижал к себе любую-милую, целуя её нежную-добрую. Сладкий запах и дух моей Ксинии за мгновенье вскружили мне голову, а уста её нежные сахарны, волю мою поглотили, присвоили.
Отстранилась она нежная-милая и сказала слова мне весёлые:
– Дурень, стой! Нельзя же до свадебки! Не по чести то, не по совести!
Нежно сжимая в объятиях, крыл шею её поцелуями, да настойчиво, страстно с желанием – обладать своей милой Голубою.
– Наум! Милый сокол мой ясновый. Остановись! Прекрати! – Она вырвалась. – Полезешь с лабзаньями сызнова, знай – неделю ещё мы не свидимся!
– Ух, какая ты строгая Ксиньюшка, – признаться, немного опешил я. Семь дней без милой – то пытка была – чрезмерная горькая тяжкая. – Добро, – кивнул я, – но ты сразу родителей, уж сегодня как солнце поднимется, извести, чтоб сватов моих выждали. Выждали, да хлебом с солью приветили.
– А меня ты спросил? Наум, милый мой?! Может замуж мене и не хочется?