Бысса и Тагул. Отчет о творческой командировке
Шрифт:
ГЛАВА 3
13 окт. 1988 г., четверг
Розовые пальчики замерзших берез; умытое рассветом небо; хохочущее с востока солнце. Утро вылета.
– Вниманию встречающих! Произвел посадку самолет рейсом 610 из Райчихинска…
– Заканчивается регистрация рейса Благовещенск-Экимчан…
– Начинается регистрация билетов рейсом…
Милиционер – мне:
– Вы отказываетесь сдавать нож?
– Конечно! Это же подарок. Мне надо…
– Нож – это оружие. Сдавайте или снимаем с рейса!
– Но это узбекский нож с наборной ручкой. Он вставлен в ножны с национальным орнаментом. Сделан в городе Чуст. Чуст – это старинный центр художественных ремесел…
– Не положено!
– Но ведь он будет в дорожной сумке.
– Не имеет значения!
– А если я в тюбетейке и чапане, то можно и за пояс заткнуть?
– Чего-о?
Ставлю подпись в бумаге «Акт №208 изъятия узбекского сувенирного ножа с ножнами». Милиционер навешивает на мой нож бирку, как покойнику в морге, и отправляет в огромный сейф, где по всем полкам пригорюнились уже задержанные ранее ножи со своими бирками. Ножи молча вопрошают: «За что?!»
В ответ хохочущее солнце встает с востока.
Утро 13-го октября. День отлета.
На Февральск летит чехословацкий пассажирский самолет серии «L». Вход пассажиров на воздушное судно с кормовой части, под хвостом. Багаж и ручная кладь исключительно «с собой». Поэтому – досмотр и изъятие подозрительного. Из Москвы до Благовещенска ничего не изымали. Это был Ту-154. Ему по фиг узбекские ножи с наборными ручками – вези сколько хочешь!
Летим. Так высоко, что встречающиеся по дороге «кукурузники» кажутся ползущими по земле стрекозами. Но все-таки недостаточно высоко, потому что различаю внизу черные стволы деревьев – как сгоревшие спички. От горизонта до горизонта! Меня поражает эта выгоревшая тайга. Я делюсь впечатлением с соседом и получаю толковое разъяснение бестолковому сценаристу:
– Это листвяг. Он иголки на зиму сбросил. Листвяг – самое распространенное дерево в Советском Союзе.
Середина октября. Целая тайга лиственниц!
Февральск. Утро. Аэропорт. Автобус из Экимчана идет в Норск через Быссу, пункт моего назначения. Будет здесь только в 15:00. Ищу попутку. Быстро нахожу.
– Бысса? Подвезу. А там два кэмэ пешочком – и Бысса. И гостиница на берегу.
Какая гостиница? Какой берег? Что-то не то. Очень быстро выясняется, что это речка такая – Бысса. А мне нужен поселок Бысса. Остаюсь ждать автобус. Гуляю. Между двухэтажными многоквартирными домами – громадный пустырь, чистый и местами заасфальтированный. Пригляделся – а это и не пустырь вовсе, это детский городок – по бокам песочницы, качели, скамейки. А когда-то, видимо, был плац и тут выходили на построение солдаты или зеки. Вокруг плаца и на крышах домов – социалистические плакаты с призывами: «Перестройка – прямое продолжение Октября!», «Решения XXVII съезда КПСС – в практические дела!», «Энергию перестройки – делу социализма!»
Дождался автобуса. Сел. Выехали на трассу…
Трасса. Думал – шоссе в четыре полосы, оказался – грейдер в тайге, на котором встречные машины с трудом разъезжаются. Разглядываю местную периодику, общаюсь с пассажирами.
«Горняк Севера» – орган Селемджинского райкома КПСС и районного Совета народных депутатов Амурской области. Газета издается с февраля 1931 года. «Навстречу ХХХIХ-й районной партийной конференции!»
Токур – шахты по добыче золота.
Бысса – старатели, драги по речкам и ручьям. Прииск.
Наконец, добрался! Амурская область, Селемджинский район, поселок Бысса. Дом и хозяйство Лавровых – на самом краю поселка, на выезде в сторону Норска. Или, соответственно, самый первый дом на въезде, если с той стороны ехать.
Уже за ужином делал первые записи: «13.10.88, четверг. Место рождения Лаврова Порфирия Павловича, основателя рода: Башкирия, село Емаши Ново-Белокатайского района. Год рождения 1897-й…»
Родители Порфирия Лаврова умерли рано. Усыновил его хозяин. Пришла пора – Лавров женился. Выбрали ему в жены Варвару Карлыханову, одну из трех сестер, девицу на два года старше его. В армии он служил в гренадерах. В 1917-м охранял царя после отречения. Потом всю эту охрану, по всей вероятности, распустили по домам, потому что в 1918-м у Порфирия Лаврова уже родился первенец – сын Георгий (дядя Гоша). Когда Лавровых раскулачивали в 1929-м, у них был в хозяйстве конь и уже четверо детей: Гоша, Дуся, Мария (моя мама) и Пана. Заперли их всех вместе с другими кулацкими семьями в «теплушке» и повезли по железной дороге. Везли 19 суток в протухшем от замкнутого пространства воздухе. На остановках конвоиры брали из вагона двоих за кипятком – такие были прогулки для счастливчиков. Когда началась разгрузка на конечной станции, ошалевшие люди ломанулись из вагона с такой стремительностью, что затоптали насмерть деда с бабкой…
Так Порфирий Лавров с семьей оказался в ссылке в Западной Сибири, в Анжеро-Сурженских копях, в просторечии – на Анжерке. Это, конечно, не копи царя Соломона, но жить можно. Ан нет, не прижились! В 1931-м объявили Порфирия Лаврова врагом народа. В записной книжке я у себя отметил: «Порча хлеба». И дальше – в скобках: «Что за порча? Выяснить!» Да так и не выяснил. А теперь и подавно не узнаю: спросить уже не у кого.
Врага народа Порфирия Павловича Лаврова отправляют со всей его семьей дальше – по этапу на Восток. И попадает он в Амурскую область, в колон-поселок. И станет этот поселок последним его пристанищем. Здесь он и помрет в 1943-м году. А без малого полвека спустя, в здешних местах объявится гость из Москвы, сядет за стол в теплой кухне и затеет разговоры с его старшим сыном Георгием и его супругой Прасковьей о житье-бытье. И этим гостем буду я…
ГЛАВА 4
14 окт. 1988 г., пятница. Покров день.
День рождения Прасковьи Емельяновны – 60 лет.
Утром тетя Паша занимается хозяйством и рассказывает:
– Мой папа воевал в германскую. В 14-м призвали. Весь израненный пришел. Ему назначена была пенсия по ранению, как герою, 106 рублей золотом, пожизненная. Так он всю эту жизнь ее и не получил ни разу. За Родину и Отечество. За царя, как говорили. Вспоминал только да нам потом рассказывал. Корниловы наша фамилия была. В тридцать восьмом его взяли: «Как зовут?» – «Емельян Корнилов». – «Родственник?» – «Кому?» Били сильно. А мы не знали. Ждали, когда повезут. Ходили из интерната смотреть. Конвой не подпускает. Отец попросил гребешок принести – вшей вычесывать. Собрала в интернате у всех – и бегом, чтобы успеть. Успела. Когда повезли, кинулась бегом за машинами. А через год его отпустили. Командуют:
– С вещами!
Он в контору-то нашу заходит, руки за спину, лицом к стене. Ему:
– Вы что, товарищ? Зачем? Садитесь, пожалуйста!
Спрашивают:
– Ты зачем эти бумажки подписывал?
– А я неграмотный.
Они и говорят ему:
– Извините нас. Ошибка вышла. По домам расходитесь.
Но недоверие и боязнь прошли не сразу.
А про неграмотность рассказывал нам, что разбил стекло в первом классе, и отец его забрал насовсем из школы со словами: «Кончилась твоя Америка!» А он и не расстроился даже. Потому что перед тем учитель посылал их позвать попа на молитву перед занятиями, а они его нашли, когда тот жрал яичницу с салом. Это в пост-то! Это поп-то, уважаемый человек! То есть, застукали они его оскоромившимся. Очень это мальчика, папу моего потрясло: срамота-то какая! И ушел он из школы без сожаления. Врут все! Так грамоте и не выучился.
В хозяйстве у Прасковьи две телки, кабан, чушка, куры, две крытые кухни (летняя и зимняя), дом и сам хозяин – Гоня, Георгий Порфирьевич Лавров. А еще – библиотека, где она за 65 рублей в месяц каждый день моет там полы и в холода топит две здоровенные печки ради цветов, чтобы не померзли.
– И что это люди в городе делают без хозяйства? – удивляется тётя Паша. – Уснешь со скуки!
Как-то мыла в библиотеке пол. Дед один приходит – берет сразу 10 томов в наволочку. На другой день – обратно приносит. Берет еще 10 томов. На другой день приходит сердитый, говорит строго: