Быстрые кони
Шрифт:
Они все засмеялись, ответно мне закивали, и тут мы с дедушкой поехали.
Пчелка стронула тарантас на удивление охотно, бойко, и вот мы уже за нашим крыльцом, за двором, в пути.
Деревня еще во всю спала. Желтоватое пятно раннего солнышка едва просвечивало сквозь белый туман. В тумане казалось, что это едем не мы, а мимо нас сами, будто сделанные из холодного дыма, проплывают дома, сараи, приземистые изгороди на околице деревни.
А потом мы словно бы опустились куда-то глубоко-глубоко вниз, и запахло влажным ельником, и плывущие мимо нас белые клубы тумана
Продолжалось это, возможно, час, а может, и два. Я таращился, таращился на все стороны, наконец не вытерпел:
— Где же, дедушка, работа твоя? Ничего нигде не видать. Заехали, как в молоко.
А дедушка по-прежнему весело шевельнул вожжами и очень весело ответил:
— Молоко — что! Молоко — пустяк! Впереди еще кисель будет. Кисель-трясель, после которого мою работу и показывать, объяснять не надо. Сам на себе все почувствуешь, сам все поймешь.
И тут действительно под копытами Пчелки и прямо под нами началось такое вязкое хлюпанье, тарантас так заобваливало и заваляло из стороны в сторону, что я ухватился одною рукою за дедушкину шинель, другою за плетушку тарантаса, но все равно — раз, и еще раз, и еще, и еще — чуть не вылетел прямо в самую грязь.
А дедушка знай ухмыляется:
— Во-от… Вот она старая-то матушка-дорожка, во-от… Запоминай ее! А как трястись будет уж невтерпёж, так и выедем на новую дорогу, на мою. А вернее, на артельную… Мы тут с тяпневскими — из деревни Тяпнево — мужиками такой участок отгрохали, хоть пляши!
И, кренясь вместе с тарантасом то туда, то сюда, а порой даже и выскакивая, и плюхаясь полами шинели в желтых лывинах, и подпирая шаткий экипаж сбоку, дедушка принялся на все лады расхваливать предстоящий нам вскоре другой, обновленный путь, а особенно — этого пути строителей, тяпневских мужиков.
Обшлёпанный грязью чуть ли не до самых бровей, он кричал мне радостно:
— Тут вся соль, Санька, в том, что в артель мою, а вернее — в артель нашу очень уж дельные мужики подобрались, сколотились. Сколотились да так навалились, что вот — пожалуйста! — сейчас увидишь и результат.
В честь тяпневской строительной артели дедушка заливался ну прямо-таки соловьем, а я лишь кивал да помалкивал. Я ведь про артель-то да про стройку не все еще и понимал тогда; я, главнее всего, боялся — как рот раскрою, так тут же на первом толчке-ухабе язык свой напрочь и откушу.
А еще я переживал, что Пчелка потянет, потянет по здешним лывинам, по ухабам не слишком-то ею любимый тарантас да, не довезя меня до хваленого тяпневского участка, и взноровится, остановится.
И вот она задрала под упряжною дугою голову и — встала. Но встала все же по причине иной.
Где-то далеко впереди нас, в самом-самом тумане, как будто бы ржанула другая лошадь, и вот Пчелка замерла, навострила уши. Но ответить той, чужой, далекой лошади все же не ответила, опять налегла на хомут, зашлепала по грязи.
А дедушка сказал еще радостнее:
— Наверняка это спешат на работу, какую-нито поклажу с собой на подводе везут тяпневские плотники! Вот видишь, какие они молодчаги… Не хуже нас по самой рани поднялись. На шестой версте на мосту через реку перила еще не поставлены, так вот они, значит, сегодня доделать и торопятся. Сейчас я тебя представлю им. А-атличнейшие мужики! Особенно Коля Кряж. Он одним лишь топором может хоть что сотворить, даже любую замечательную игрушку. Ты его, Санька, об этом непременно попроси… Коля страсть как любит, когда его просят. И он тебе вмиг из любой попавшей чурки оборудует на память какой-нибудь фокус-мокус!
И тут, сначала под подковами Пчелки, а затем сразу и под железными шинами колес, захрустел крупный песок. Дорога вдруг стала точно такой, какой ее дедушка мне и расписывал: сухой, гладкой, просторной.
Лишь белый туман все еще здесь клубился, но и в тумане было видно: новая дорога ровна, широка, хороша.
Пчелка безо всякого на то понукания ободрилась, покатила тарантас быстрей. Дедушка форсисто поправил картуз со строительным значком. Я, ожидая скорой встречи с Колей Кряжом, пошоркал пучочком сена свои с утра надраенные, а теперь вновь обляпанные изподколесными брызгами сапожки.
А навстречу Пчелке потянул ветерок. Пар над дорогой пошел клочьями. И тут я голову поднял от сапожек и сначала смутно, а потом ясней увидел речной берег, увидел новый высокий, щедро усыпанный вдоль недостроенных перил сосновою щепою мост. А на мосту — верховых.
И вижу я: их там — двое. И они коней своих как там остановили, так никуда и не двигаются. Лошади ихние в нашу сторону смотрят, они сами тоже в нашу сторону смотрят, но при этом смотрят почему-то так, будто нас тут на дороге и нет. Никакого малейшего знака-приветствия нам не подают, а сидят себе, в седлах сутулятся и — не шевелятся.
Я удивился, но дедушке говорю:
— Вот и плотники твои! Только странные какие-то… Замерли, будто столбы. И который из них Коля Кряж? Тот, что поздоровей, да?
А дедушка и сам их, конечно, видит, да ничего мне про них не объясняет уже. Вместо этого натягивает и натягивает вожжи, и этак чудно, почти шепотом, подает голос Пчелке:
— Тпру… Тпру… Тпру…
Я глянул на дедушку, а лицо у него серее шинели стало, и, слышу, он и мне нашептывает:
— Нишкни, Санька… Это не плотники…
И шарит у себя под ногами в сене, что-то там быстро ищет, спешит, а в это время позади и сверху меня, все равно как с неба, вдруг дохн'yло горячим-прегорячим, и раздается насмешливый голос:
— Не шарься, Крылов, не старайся! Сам знаешь, ничего у тебя там нет. Отмахнуться тебе нечем… А, может, денежки туда засовываешь? Так не прячь, не надо! Нам ведь доподлинно известно: нынче ты своим топорникам-тяпун'aм получку везешь. Ну а теперь стало быть, довез, приехал!
И тут я так весь и обмер. Про денежки у нас дома даже и звука не было, иначе бы меня с дедушкой и за порог не отпустили, но теперь вот даже назад глянуть боюсь, шевельнуться боюсь.