Быть Корелли
Шрифт:
— Всё не так просто.
Она так и не посмотрела в его сторону. Ресницы её дрогнули, но голос остался ровным — казалось, его слова задели её, но она старалась сохранить лицо. Решительно сказанное ею тогда в машине «Я уже ушла» оказалось пустым, бессмысленным набором звуков. Ненадолго её хватило. Алессандро бросил на неё короткий, оценивающий взгляд — платье, прическа, бриллианты в ушах. От красивой жизни так легко не отказываются. Ради красивой жизни можно и собакой полаять, верно, Изабелла?
— Ваш мужчина — эта свинья?! — он вспыхнул, развернулся к ней всем корпусом, подался вперёд. Сам не зная почему, повысил голос. Алессандро подобрал самый благопристойный эпитет для господина прокурора — в его голове крутилась одна нецензурщина на всех четырёх языках, которые он знал в совершенстве.
— Я надеялась полюбить его не за внешность.
— А за кошелёк? Или за изобретательность в постели?!
Воображение вдруг нарисовало красочную сцену: эта нимфа грациозно скачущая на члене, точнее на брюхе этого пса; утопающая в жировых складах и паховых зарослях; кричащая какую-нибудь пошлость.
«Мой пухленький котик». «Возьми свою собачку на поводок».
Захотелось сплюнуть. Да какое ему, собственно, дело?! Сплошь и рядом здесь такая «любовь», отчего его так заедает? Наверное, потому что всё это отдаёт какой-то дикой, жизненной несправедливостью. Алессандро Корелли не мог отделаться от мысли что он — лакомый кусок, красавец, миллионер — примерил рога, а Осборн — этот недомужчина — имеет в любовницах, наверное, самую красивую женщину в городе.
— Послушайте! — Изабелла дёрнулась, резко развернулась к нему, приблизилась. Вырвалась из сковывающего её по рукам и ногам образа светской львицы: манерной, горделивой, манкой. Её глаза пылали. Аромат мандарина стал густым, почти удушливым. Алессандро словно схватили за шею и сдавили — и это лишь один её взгляд. В котором слишком много боли злости и отчаяния. — Это мой крест, и я несу его, и вас это не касается!
Она не сказала — прорычала, и тут же будто бы смутилась своего порыва. Её на мгновение ожившее лицо вновь окаменело, превратилось в маску благочестивой дамы. Она сделала шаг назад и нервно замотала головой в поисках выхода.
— Алек! Я тебя везде ищу.
На балконе появился как всегда лучезарный Джулиано, и Изабелла, пользуясь моментом, проскользнула за его спину и растворилась в толпе.
— Все в библиотеке. Пойдём.
Джулиано кивнул в сторону выхода.
«Все» означало, что представители всех четырёх семей собрались в библиотеке для обсуждения текущей ситуации и решения наболевших вопросов. Сегодня ему предстояло увидеться с бывшим тестем впервые после смерти Габриэле. Алессандро сорвал бабочку и сунул её в карман, ослабил ворот рубашки и нырнул в толпу следом за братом. В горле стояла навязчивая цитрусовая горечь.
Глава 5. Конец мира
Темой вечера стали вездесущие китайцы, которые были либо слишком смелы, либо слишком глупы, без спроса влезая в подконтрольный Семьям бизнес. Должна была пролиться кровь, и эта перспектива выливалась если не в проблему, то, как минимум, в череду лишних и весьма нудных действий. Настали времена, когда необходимо тщательнее убирать за собой — так часто любил повторять Руссо.
Алессандро поймал себя на мысли, что стал чаще думать об отце в прошедшем времени — подтачиваемый болезнью, его мозг медленно умирал, а характер безвозвратно портился. Конец был близок, но Алессандро пугала не столько ответственность перед кланом, которая уже и так лежала на нем в полной мере, сколько то, что Руссо Корелли никогда не был и уже не станет для него настоящим отцом. Алессандро стремился заслужить похвалу или хотя бы добрый взгляд за свои успехи, но вместо них получал лишь вновь возрастающие требования. Но Алек не мог его ненавидеть, наверное, потому что всё же любил. Болезнь и осознание близости смерти не сделала Руссо мягче, отец не собирался меняться, глупо было на что-то надеяться, но Алек надеялся. Вопреки здравому смыслу, наивно, по-мальчишески. Он давно вырос, но это жалкое, гадкое чувство недолюбленности, казалось, преследовало его по пятам. Может, Габриэле была права, он не умел любить, потому что просто не знал, как это бывает?
— Как здоровье уважаемого Дона Руссо?
— Вашими молитвами, синьор Лука.
Лука Фальконе — крепко сложенный мужчина за шестьдесят с белыми, курчавыми волосами, уложенными на пробор всегда казался Алеку моложе, чем есть на самом деле. Фальконе подошёл к нему сбоку и, тронув за локоть, увёл чуть в сторону, к столику с батареей разносортных сигар. Алессандро, следуя негласному закону старшинства, откусил ножничками кончик у одной и, поднеся огня, помог бывшему тестю прикурить. Прикурил сам. Глоток крепкого дыма, следом два глотка шотландского виски в полнейшем молчании. Алессандро знал, о чём это молчание, но не спешил нарушать его первым.
Он огляделся. Цельные деревянные панели на стенах, музейные фолианты на полках, старинные витражи в створках книжных шкафов, зеркала в массивных серебряных оправах, зелёное сукно на столах, где играли партию-другую в покер или блэкджэк с чисто символическими ставками — старинным перстнем, небольшой яхтой или парой бутылок «Шато Лафит». Несмотря на современность постройки, здесь всё было напитано духом старых традиций, ощущением монолитности, чувством того, что их дело — дело «Коза Ностра» — будет продолжаться вечно. И пусть никто из Семей давно не называет себя так, дух Сицилии веял здесь, клубился, как плотный табачный дым. Кровь Сицилии, пусть порой и в разбавленном виде, была в каждом присутствующем здесь.
— Методы твоего отца устарели, — Лука, наконец, заговорил, вырвав Алека из пространных, философских размышлений, вызванных порцией алкоголя, табака и безотчетного нервного напряжения, вызванного предстоящей, неприятной беседой. — Полиция не дремлет, нельзя просто так брать и убивать публичных людей, Алессандро. Стоило вернуть мне мою дочь. Я бы наказал её со всей строгостью.
Габи, кажется, числилась руководителем каких-то благотворительных фондов, через которые Фальконе часто перегоняли деньги. Она никогда ими всерьёз не занималась, потому Алессандро не брал этот факт в расчёт, да и, честно признаться, забыл о нём. Да и что бы изменилось? Этот факт не отменил бы приговора. Но он услышал, как при слове «дочь» у Луки Фальконе дрогнул голос. Он любил её.
Любил.
А как это вообще?
— Она предала мою семью, не вашу. Не вам вершить над ней суд, — бесстрастно ответил Корелли.
Упрямство Руссо перешло к нему в полной мере. Будь у него возможность отмотать время вспять, вряд ли он поступил бы иначе. Практика разводов в их семье неприемлема, несмотря на то, что другие давно не гнушаются менять постаревших жён на новых, посвежее. Времена меняются, но что-то должно оставаться незыблемым. Он не собирался отступать от правил, которые ему вдалбливали с самого детства. Иначе всё, вся его жизнь не имела бы смысла.
— Ты рассуждаешь, как Руссо, и это выйдет тебе боком, Сандро, рано или поздно.
Фальконе словно услышал его мысли, считал их с его лица. Алек вдруг ощутил странное покалывание в груди — раскаленные спицы, вонзающиеся в пространства между рёбер. Что-то закипало внутри, занималось пожаром. Эйфория? Гордость? Его наконец-то сравнили с отцом. Неужели это всё, к чему он стремился в жизни?!
— Я знаю тебя десять лет, Сандро, этого оказалось достаточно, чтобы понять тебя. Ты — раб своего отца, раб его принципов, ты не можешь воспринимать его со стороны. Воспринимать критически. То, что он бывает не прав, для тебя невозможно, это не вписывается в твою картину мира. Пора учиться думать своей головой, парень. Это последнее, что я скажу тебе, как твой тесть. Как твой почти отец.