Быть лучшей
Шрифт:
«Времени у меня даже с избытком», – с облегчением подумала Маделина и удовлетворенно кивнула сама себе. Она рассеянно выглянула в окно, почти не замечая безвкусной мишуры и убожества Таймс-сквер, где сновали бродяги, наркоманы, торговцы наркотиками, проститутки и переодетые полицейские. Такси прокладывало себе путь среди всей этой суеты, двигаясь в сторону Челси. Маделина думала о предстоящем путешествии на другой конец света.
Сначала они отправятся в Сидней, потом в Мельбурн и, возможно, в Аделаиду, затем возвратятся в Сидней, где и проведут большую часть времени. Из того, что сказала Пола, следовало, что работы у них будет по
Не в первый уже раз Маделина с удивлением подумала, как могло получиться так, что она, бедная ирландская девчонка-католичка с американского Юга, оказалась так похожа на англичанку-аристократку, наследницу одного из крупнейших в мире состояний и известнейшего в деловых кругах магната. Обе они любили работать до изнеможения, обе были наделены неиссякаемой энергией, не упускали ни малейшей детали и умели отлично организовывать свое время. Потому у них все так гладко и получалось. Они никогда не создавали друг другу проблем и всегда работали в одном ритме. Вроде как танцуешь с Фредом Астером или Джином Келли, подумала Маделина и улыбнулась про себя, довольная удачным сравнением.
За год работы личной помощницей Полы Маделина не совершила ни единой ошибки и надеялась не совершить впредь, тем более во время поездки в Австралию. Пола – ключ к ее будущему. Цель Маделины состояла в том, чтобы когда-нибудь стать директором магазина «Харт» в Нью-Йорке, что с помощью Полы было делом достижимым.
Честолюбие и еще раз честолюбие. Недостатка в нем Маделина не испытывала и была только рада этому. Она считала, что это достоинство, а не недостаток. Честолюбие двигало ею, оно сделало ее тем, кем она была сейчас. Иногда отец жаловался, что она слишком честолюбива. Но мать лишь обворожительно улыбалась ему и за его спиной подмигивала Маделине, по-матерински поощряя любые ее шаги.
Вот если бы родители были еще живы. И Кэрри-Энн, которая умерла четырехлетней. И Джо с Лонни. Оба ее брата погибли во Вьетнаме. Ей не хватало их так же, как не хватало маленькой сестренки и родителей. Порой у нее возникало чувство, будто с их смертью она лишилась корней, будто исчезла сама основа ее жизни. У них была дружная семья. При мысли о том, сколько она потеряла за последние годы, сердце у Маделины сжалось от тоски. Но она тут же встряхнулась.
Маделина несколько раз глубоко вздохнула, собирая волю в кулак и гоня прочь тяжелые чувства. Она научилась этому за прошедшие четыре года – после того как похоронила отца. Видя его в гробу, она в последний раз отдалась щемящему чувству одиночества, вполне осознавая, что теперь у нее нет семьи, если не считать тети Агнессы, сестры отца, которая жила где-то в Калифорнии и которую она едва знала.
Такси остановилось у приюта Жанны д'Арк. Маделина взяла у таксиста квитанцию, подхватила сумку, вышла и быстро взбежала по ступенькам.
Едва войдя, она ощутила приятное чувство покоя.
Это место было таким знакомым, таким теплым. Она прожила здесь три года после приезда в Нью-Йорк и все еще считала его своим домом, хотя теперь у нее была квартира в районе Восточных Восьмидесятых улиц.
Она пересекла маленький холл и повернула направо, в сторону служебных помещений.
– Добрый день, сестра Мерид, – обратилась Маделина к монахине, которая дежурила сегодня. – Как поживаете?
– А, Маделина, рада видеть тебя. У меня все в порядке, спасибо. – В голосе сестры слышался легкий ирландский акцент. Круглые щеки ее покраснели от удовольствия. Когда Маделина жила здесь, сестра Мерид очень ее любила и доныне всегда рада была встрече с этой юной очаровательной особой, которая делала честь своим родителям – упокой Господь их душу, – являя собой прекрасный образец хорошего католического воспитания.
– Мы условились встретиться с сестрой Броной, – сказала Маделина с улыбкой и поставила на конторку громоздкую сумку, вынув из нее предварительно пакет в подарочной упаковке. – Можно ее здесь оставить?
– Ну разумеется, Маделина. Сестра Брона сказала, чтобы ты прошла в сад. Она сейчас придет туда. Я дам ей знать, что ты приехала. – Сестра Мерид широко улыбнулась и взялась за трубку.
– Спасибо, сестра, – негромко проговорила Маделина, направляясь к маленькому, похожему на спичечный коробок лифту, который должен был поднять ее на пятый этаж, откуда лестница вела на крышу здания.
К ее удивлению, сад на крыше оказался пустым.
Обычно в такие летние вечера сюда приходили девушки, живущие в приюте, поболтать друг с другом и сестрами, выпить вина или сока, почитать книгу или просто посидеть в одиночестве.
Это было славное местечко. С решетчатых панелей свисала виноградная лоза, вился плющ, в оранжерее цвели красная и розовая герань и бегония. Сестры выращивали здесь также овощи. Повсюду стояли столики и стулья, словом, атмосфера располагала к общению.
Маделина остановилась у статуи святой Девы. Как всегда летом, вокруг была масса цветов, и она вспомнила, как ухаживала за ними, когда жила здесь. Это место казалось ей оазисом, чудесным зеленым островком среди бетона Манхэттена. Оно мгновенно приводило ее в хорошее расположение духа, целило.
Пройдя дальше, Маделина выбрала столик, положила на него сумочку и подарок и села лицом к верхней части города. Прямо впереди возвышались громады Эмпайр стейт билдинга и небоскреб фирмы «Крайслер», пониже – не столь знаменитые небоскребы, еще ниже – беспорядочно разбросанные крыши и дымовые трубы Челси.
Уже сгущались сумерки. Лавандовые тона неба постепенно уступали место чернильно-кобальтовым. Два гигантских небоскреба осветились, но во всем своем величии они предстанут позже, когда совсем станет темно. Тогда они ярко вспыхнут на фоне черного бархата неба. При виде такой панорамы у Маделины всегда перехватывало дыхание от восторга.
Когда Маделина жила здесь, она любила выходить в сад даже зимой. Закутавшись потеплее, она находила укромный уголок и часами с восхищением любовалась этой уникальной мощью и красотой.
Элегантная конусообразная башня «Крайслера» была выполнена в стиле арт-деко, в окраске ее преобладали желто-золотистые тона, что подчеркивало чистоту и четкость линий. Эмпайр менял цвета в зависимости от времени года и по праздникам. На День Благодарения два яруса и возвышающаяся над ними башня представляли собою море янтарных, золотых и оранжевых огней, на Рождество – зеленых и красных. На еврейские праздники они сменялись голубыми и белыми, на Пасху – желтыми, на день святого Патрика – зелеными, а в День Независимости – красными, белыми и голубыми. Пожалуй, «Крайслер» был красивее, но, когда Эмпайр светился всеми цветами радуги, от него нельзя было глаз оторвать.